Но больше всего журналиста потрясла его недавняя собеседница, которая, даже будучи обнажённой, так и осталась в своей шляпке. Встав на колени между широко раздвинутых ног Распутина, она жадно припала к его огромнейшему члену, всосав его почти целиком!
«Нашла-таки своего Бога!» — пьяно восхитился Кутайсов, оборачиваясь и подмигивая Симановичу.
Лишь придурковатой и некрасивой Марии не нашлось места, и теперь она, совершенно голая, жалобно подвывая, бегала на четвереньках вокруг, пытаясь лизнуть хоть какую-то часть тела «старца».
— А, ну-ка, Сенька, давай жалобную, — приказал разнежившийся Распутин. Совершенно обезумевший от всего увиденного Николишин покорно кивнул головой и запел новомодный романс:
— А ты чего сидишь, как неродной? — Распутин наконец-то обратил внимание на журналиста. — Разоблачайся, Серёга, здеся всем места хватит!
— Нет, Ефимыч, сейчас не могу, — покачал головой тот, чувствуя, что настал момент уносить ноги, иначе последствия могли оказаться самыми непредсказуемыми. Не хватало ему ещё стать героем эротического скандала! — Прости, но мне уже пора… — И он нетвёрдыми шагами направился к двери.
— Куда, постой! — закричал ему вослед «старец». — Эй, девки, кто-нибудь задержите его... — Но все женщины были увлечены своим кумиром, поэтому Кутайсову, напрочь забывшего про несчастного Семёна, удалось уйти без помех. Уже надевая пальто, он вдруг пожалел о том, что у него с собой не оказалось фотографического аппарата. Да за фотографию такой сцены его бы озолотила любая редакция[36]!
Глава 26
СУПРУЖЕСКАЯ ВЕРНОСТЬ
Денис Васильевич окончательно перестал понимать собственную душу. Как человек, не чуждый поэзии, он хорошо знал, что подобное состояние многократно описано поэтами разных стран и веков под видом «неясных томлений», а как профессиональный психиатр неплохо разбирался в подоплёке подобных состояний, однако все эти знания не избавляли от мучительной неудовлетворённости собой, жизнью, обстоятельствами и даже погодой.
Стоило ли удивляться тому, что однажды днём, после окончания лекций на женских курсах, он обнаружил себя на Дворцовой площади, прогуливающимся под окнами Зимнего дворца. Впрочем, куда же ему было идти, если за всё время их недолгого знакомства мадемуазель Васильчикова так и не оставила своего адреса или номера телефона?
Сердясь на собственную глупость и безволие, проклиная всё на свете — в том числе и Гурского, уступившею ему свой билет на бал, с которого всё и началось, — Денис Васильевич страстно хотел увидеть фрейлину, но не обращаться же было к Макару Александровичу, с просьбой помочь в её поисках! Да и вряд ли бы следователь стал потворствовать его любовным безумствам, поскольку с большой нежностью относился к Елене. И уж тем более он не мог спросить адрес фрейлины у своего «заклятого» друга — Кутайсова!
При этом Денис Васильевич совершенно не представлял, что бы он ей сказал во время встречи. Признался бы в любви — и что дальше? Ему совершенно не хочется разводиться с женой, более того — и в мыслях не было доставить ей подобного огорчения. Но тогда чего же он хочет и зачем бродит как неприкаянный под этим серым небом, «цвета мировой безнадёжности», то и дело ловя на себе подозрительные взгляды городовых?
И тут сама судьба, словно бы утомившись его бестолковой нерешительностью, прислала ему собственное решение в виде дворцового лакея с запиской в руке.
— Господин Винокуров?
— Да, это я.
— Вам просили передать.
— Кто?
Но лакей, поспешно сунув ему в руку записку, побежал назад, торопясь вернуться в тёплые дворцовые покои.
Взяв трость под мышку, Денис Васильевич поспешно развернул листок, содержавший всего одну фразу: «Не надо вам было оставлять нас одних на катке. Прощайте!» — и тут же почувствовал, как злая рука ревности и зависти схватила его за горло. Всё было кончено, однако совсем не так, как ему того хотелось... Проклятье!
А что если вызвать Кутайсова на дуэль или просто избить? О чёрт, и что за глупости сразу полезли в голову — совсем в духе пошлых анекдотов «Сатирикона»:
36
Впрочем, на выходе из дома он всё-таки не удержался и рассказал об увиденном дежурившему в подъезде филёру, которым по странному стечению обстоятельств оказался недавно обиженный им Михаил Крупенин. Тот, в свою очередь, сообщил об этом в ежедневном донесении. Впоследствии это донесение упомянул в своей книге о Распутине тогдашний начальник петербургской полиции С.П. Белецкий, благодаря чему нам и стала известна вышеописанная сцена.