Резко болела рука, но тут уж что можно поделать? Надо драться. Подняв топор, Володя приблизился к твари.
— Стой! Не вздумай его разрубить!
— Погоди… Сейчас отрублю эту лапу…
— Не вздумай! И будет она за тобой гоняться!
Только тут Володя остановился, уставился на Люду в некотором ужасе. Нахлынул весенний кошмар камеральной.
— Ты серьезно?!
— Молчи уж! Говорила же, не открывай!
И первое, что сделала Люда, — скособочившись, продолжая истекать кровью из бока, кинулась к дверям, торопливо задвинула засов.
— Уф… А то, представляешь, еще бы такие налезли…
— А могли?
— Милый, нам сильно повезло… А с этим нужно вот так и вот так…
Разговаривая с Володей, Люда быстро поливала лежащее тело чем-то из темной бутылки. Сильно запахло керосином.
— Ну вот…
Людмила чиркнула спичкой, заполыхало так, что на Володю повеяло жаром, и в небольшой комнате встала стена багрово-лилового огня. То, что горело, даже не стало двигаться сильнее или резче. Там, где тело обугливалось, там замедлялись движения, прекращались сокращения этого коричневого, странного — вроде как бы мышц или каких-то тканей. Сгорая, существо умирало, а вообще вело себя, пожалуй, как самое примитивное создание вроде гриба или медузы. И воняло… Бог мой, как воняло в чистенькой комнате Людмилы! И гарью, и тухлятиной, и чем-то кислым и противным, чему Володя не мог найти должного названия.
Уже поливая керосином, поджигая, прыгая вокруг мерзкого создания, Люда просвещала Володю, одновременно жалея и ругая его.
— Я кому говорила — не открывай? Думаешь, сбесилась дура-баба, неизвестно чего перепугалась? Вот и нет, вовсе не так, я просто этих тварей уже знаю. Их твой этот… на Салбыке, больше не держит, они пока не нужны — значит, и наблюдать за ними он не будет. А тебя он уже невзлюбил, и помнишь, как мы его осиновым колом остановили? То-то…
— Так это тот… Из могилы?!
— Тот или не тот… Какая разница, который именно? Их, таких, тут много, какая разница, кто из какой могилы вышел? Ты еще и неосторожен, наверное. Сам рассказывал — прямо через могилу проехал. Было дело?
— А как надо было проехать, если дорога прямо через могилу и ведет? Что тут поделаешь? — пожал плечами Владимир.
— Что делать?! Главное — думать надо было… Ты же знаешь, какие они опасные!
— Опасные, не спорю. Но их же ведь больше на нас не натравливают… Сопа сказал, что таких, как на восточном берегу озера, он держит на всякий случай — вдруг еще кто-нибудь на его голову свалится, копать погребение Джамаспы.
— Сопа держит на всякий случай, а они очень злые… Сопе он больше не нужен, так Сопа и не будет за ним наблюдать. А он вот взял и нашел тебя, вот так!
Люда поправила фитиль керосиновой лампы, аккуратно накинула рубашку.
— Ну, давай займемся твоей рукой…
— А твой бок?
— Это поверхностное, только вид страшный; там подождет.
«Заниматься» рукой было больно, и пока Люда промывала раны, заливала остро пахнущими травяными настоями, Владимир много раз шипел, стонал, ворчал на грани того, чтобы отдернуть конечность.
— Потерпи… Тут ведь яд, какого больше ни у кого нету, трупный яд.
На языке у Володи давно вертелось:
— А правда, если бы он меня убил, я бы сам стал таким же?
— Или я стала бы… Представляешь, ты этого завалил, а я из угла на тебя надвигаюсь…
И женщина очень похоже воспроизвела движения существа. Володя невольно шарахнулся.
— Ну то-то… Вздумал меня пугать? Я сильнее тебя напугалась, Вова, потому что знаю, кто это… Ты ведь сообразил не сразу, верно?
— Не сразу. И, по правде говоря, до сих пор многого не понимаю. Например, как такими становятся? Ему же не одна тысяча лет.
— Думаешь, я все понимаю? Завтра надо его вывезти и совсем сжечь, а я тут вымою как следует. Фомич твой где?
— Уехал в Усть-Буранный на два дня…
— Придется на лошадях, а они этих не любят, беспокоиться станут очень сильно. А главное, не вздумай еще двери открывать посреди ночи, и вообще — веди ты себя осторожнее. Если на меня впечатление хочешь произвести, то зря ты это — я тебе цену и так знаю, не старайся.
— Когда это я был неосторожен?!
— Когда ночью в уборную ходил, когда луной любоваться меня звал… Тысячу раз.