Через месяц, на X партконференции, Молотов поспешил успокоить представительную аудиторию, заявляя, что хотя выходы из партии иногда принимают заметный характер, широкого движения из партии не наблюдается и страхи в этом отношении несомненно преувеличены[154]. Но в течение летнего периода в условиях голода, охватившего десятки губерний страны, развал местных парторганизаций принял массовый характер. Нередко от уездных, тем более от волостных организаций оставалось только название да несколько особо стойких функционеров, которые и не помышляли о соблюдении инструкций ЦК и регистрации всех оставивших партию.
Общая для всех рядовых членов партии и массы низовых активистов проблема отражена в рапорте сотрудника политсекретариата 3-го конного корпуса Т. Гречишкина от 23 июня 1921 года. Он описывает бедственное положение своей голодающей семьи и, прилагая партбилет, заявляет, что «оставаться в рядах партии я дальше не могу, т. к. работать как-нибудь не умею, а работать открыто, честно нет возможности, и я предпочитаю честно заявить о выходе из партии». Пересылая это заявление в Политуправление РВС, военный комиссар 3 кавкорпуса подчеркивал, что явление усталости, отразившееся в рапорте, «носит далеко не единичный характер» и за последнее время преступления среди коммунистов, совершающиеся на этой почве, начинают принимать «угрожающий характер». В июне на основании аналогичных мотивов в корпусе уже были исключены из партии двое ответработников за преступления, совершенные с целью выйти таким способом из партии и уволиться из армии, а также еще двое коммунистов покончили жизнь самоубийством[155].
Однако, как свидетельствуют секретные документы ВЧК, определенная часть краскомов вместо малодушных самоубийств помышляла совершенно об ином. Летом 1921 года особым отделом ЧК в Красной армии была установлена заговорщицкая организация под названием Донская повстанческая армия, которая подразделялась на девять т. н. «полков», объединенных штабом ДПА во главе с командующим, скрывавшемся под именем Орленок. Орленок оказался слушателем Академии Генштаба, коммунистом с 1918 года, старым боевым командиром Красной армии, служившим в момент ареста начальником штаба 14-й кавалерийской дивизии армии Буденного.
Как показало расследование чекистов, в заговор был вовлечен целый ряд командиров Красной армии, в большинстве своем молодых коммунистов, которые после ликвидации фронтов стали переживать «сильные внутренние политические колебания» в связи с переменой курса РКП(б). Особенно резко эти колебания проявились среди слушателей Академии Генштаба, в стенах которой после X партсъезда возникла тайная группа оппозиционно настроенных по отношению к политике и руководству партии. На ее собраниях обсуждалось внутреннее положение страны, политика и, как свидетельствуют материалы дела, в своих выводах конспираторы были близки к тем взглядам, которые выражала известная оппозиционная группировка В.Л. Панюшкина.
Впоследствии, один из руководителей группы показал, что в призывах Панюшкина они услышали тот честный голос, который решился открыто выступить против неправильной политики руководства РКП(б) и за которым следует идти[156]. Вскоре кружок военных открыто примкнул к Панюшкину, который в свое время пытался из своих сторонников организовать новую Рабоче-крестьянскую социалистическую партию, печатал обращения к рабочим, призывающие отколоться от обюрократившейся РКП(б). Слушатели академии Абрамов и Шемполонский предложили Панюшкину повести более широкую работу в армии, организовать на Дону «вооруженную демонстрацию» против Соввласти, дабы заставить правительство вернуться на путь революционной политики. Однако, тогда сам Панюшкин признал преждевременным образование боевых ячеек при РКСП, хотя сама идея «своей» армии ему понравилась.
Тогда военные заговорщики стали действовать на свой страх и риск. В апреле 1921 года Абрамов во время пасхальных каникул отправился на Дон, имея целью установить контакт с поднявшим мятеж против Соввласти бывшим комбригом у Буденного Маслаковым. Поездка Абрамова на Дон еще более убедила военных в верности своего замысла, началась деятельная работа по созданию конспиративной военной организации на Дону. За основу организации были взяты старые кадры участников добровольческих казачьих отрядов, сражавшихся в 1918 году на стороне Красной армии.
Заговорщики не успели в полной мере приступить к реализации своих планов, однако некоторые документы и свидетельства, оказавшиеся в руках чекистов показывают, что «тихий Дон», как это и бывало всегда, отнес энтузиастов в свою, весьма специфическую сторону, далекую от «истинного» коммунизма Панюшкина. Так, в приказе № 1 по ДПА от 5 октября 1921 года говорилось, что вскоре настанет момент наибольшей разрухи и неудовольствия существующей, никем не избранной «расточительной и безумной» властью и содержался призыв к формированию новых повстанческих частей[157]. В распространенном воззвании ДПА еще громче объявлялось, что настал час мщения за «угнетательство и позор русского народа» и звучал призыв «сбросить с себя ненавистное иго коммунистов, евреев и прочей своры»[158]. После ареста идейного вождя Панюшкина и разгрома его группы, военные заговорщики практически всецело съехали на эсеровские лозунги.
Для более устойчивого в своем «коммунизме» среднего уровня руководящих партийных и советских функционеров были характерны другие проблемы: не «как жить», а «как руководить». Замнаркома земледелия Н. Осинский после двухнедельной поездки по губерниям черноземного Центра в мае 1921 года возбудил в ЦК вопрос о необходимости провести очередную конференцию, которая конкретизировала и разъяснила бы губернским коммунистам общие установки нового партийного курса, в понимании которого на местах наблюдался большой разброд. «Одни полагают, что мы становимся на путь возвращения к буржуазным отношениям, другие, наоборот, думают, что предпринимается показной политический ход»[159].
Не было ничего странного в том, что за годы военного коммунизма на местах привыкли к сезонным колебаниям крестьянской политики Москвы. Когда весна и пора сеять — галантерейное обхождение с крестьянином, когда осень и урожай снят — можно не церемониться. Так, в Ельце, в укоме Осинского с улыбочкой спрашивали: «Будет ли осенью вновь восстановлена разверстка?»
Однако, ни свежая ленинская брошюра «О продналоге», ни материалы состоявшейся 26–28 мая X партконференции, на которой прозвучала фраза: «Всерьез и надолго»[160], не смогли внести окончательную ясность в умы партийных функционеров и советско-хозяйственного актива, как, впрочем, не было ее и на высшем руководящем уровне. Коммунистические принципы мировоззрения Ленина не были поколеблены, а меру нэповского отступления, считал он, укажет практика. Эту меру он постоянно пытался определить, «прощупывая» деловых работников.
В 1920―1921 годах своими успехами на продовольственном фронте выдвинулся довольно известный функционер губернского масштаба Н.А. Милютин. Ленин, как это всегда бывало у него с дельными людьми, завел с ним «роман» и много беседовал. В неопубликованных воспоминаниях Милютина сохранился интересный эпизод, относящийся к весне 1921 года, периоду разработки первых нэповских декретов. Он пишет, как во время одной из бесед Ленин вдруг сказал: «А ведь с мужиком нам придется повозиться, пожалуй, лет шесть». При этих словах, вспоминал Милютин, Владимир Ильич «как-то впился в меня глазами и даже перегнулся через стол». Милютин предположил, что, пожалуй, и все десять лет «провозимся». На это Ленин вздохнул: «Кто его знает, там видно будет»[161]. Как всегда, и в этой мере Ленин оказался более радикальным, нежели другие, Милютин или Осинский, который указывал на 25 лет, или даже сам Сталин, «провозившийся» с мужиком до 1929 года.
Идеология и политика нэпа находились в становлении, и разрабатывали их не только московские теоретики и кремлевские вожди, но и вся партийная масса, посылая наверх свои более чем нервные импульсы. Весь 1921 год в Центре и на местах происходили острые дискуссии и столкновения по вопросам новой партийной линии. Такие вещи, как брошюра «О продналоге», вместо того, чтобы укрепить у партмассы «стояние в вере», наоборот, иногда вызывала настоящее смущение умов, как резюмировал по впечатлениям с Юго-Востока России и Северного Кавказа Донской облвоенкомиссар Батулин в письме секретарю ЦК Ярославскому в июне 1921-го. «Одни товарищи усматривают в этой брошюре чуть ли не подготовку к полной капитуляции и измену коммунизму, другие ее "приемлют" полностью и т. п.»[162] Наблюдалось очевидное возрастное разделение. Положения Ленина находили более всего поддержки среди молодой партийной публики в земледельческих и национальных районах, а «старые» партийцы в одних случаях проявляли отрицательное отношение, в других — выжидательно-настороженное.
156
14 марта 1921 года, во время работы X съезда РКП(б), известный коммунистический радикал В.Л. Панюшкин (прославившийся в годы гражданской войны своими решительными, подсудными трибуналу, экспедиционными операциями) подал заявление о выходе из партии: «Не соглашаясь с общей тактикой и политикой РКП, не желая оставаться в рядах партии, которая перестала быть защитницей интересов, положенных в основу Октябрьской революции и пролетариатом; не имея возможности бороться с творящейся внутри партии вакханалией… не желая нести ответственность за деяния, чинимые партией, оставаясь идейно тем же коммунистом, каким был в продолжении 16 лет…» (Там же. Оп. 86. Д. 8. Л. 18.)