Как гласили сводки информационного аппарата ЦК РКП(б), до X съезда партии многие организации находились в состоянии полной расхлябанности и в атмосфере склок, как правило, узко-личного характера. Из крупных областных объединений особенно плохо была поставлена работа Уралбюро, Сиббюро ЦК, в Крыму и на Украине. Весьма слабо работали парторганизации Псковской, Курской, Пермской, Нижегородской, Пензенской, Костромской, Архангельской губерний, Вотской и Чувашской областей. Особенно плохо дело было поставлено на Украине. Целый ряд украинских губернских партконференций вынес резко отрицательные резолюции о деятельности своих губкомов и переизбрал их целиком[187].
Но вопреки оптимизму партийных обозревателей X съезд не стал поворотным пунктом в жизни местных партийных организаций в смысле их оздоровления. Наоборот, смутный и противоречивый год перемен привнес в партийные ряды невероятный, немыслимый еще совсем недавно разлад и разложение. Решения X съезда и X конференции размыли старые политические ориентиры, и закоснелые конфликты личного и группового характера оказались в питательной среде идеологического разброда.
Принципиальные моменты отмечались в костромском губкоме, где происходили трения на почве различного отношения работников к новой экономической политике. В Самарской, Екатеринбургской, Пензенской губерниях — по вопросу о роли профсоюзов, в Саратовской губернии вражда поделила партийных работников на «старых» и «молодых». В Екатеринбургской — вспыхнула обостренная борьба «низов» с «верхами», в Николаевской— сражения с «рабочей оппозицией», в Сибири, Крыму и Донобласти местные кадры повели борьбу с «назначенцами» и вообще приезжими и командированными из Центра работниками. В Башкирии давно не утихала ожесточенная борьба среди руководящих работников на национальной почве. Личные склоки, борьба за власть, неупорядоченные отношения между аппаратами превратились в столкновения между губкомами, губисполкомами и губчека (в частности на Украине), причем виновниками столкновения являлись представители чека.
Особенно тяжелые случаи поражения партийных рядов и органов власти являлись следствием надклассовых и надпартийных пристрастий. Так, пьянство и кутежи ответработников послужили причиной временной ликвидациии Советской власти в Воронеже, где в начале 1921 года имело место исключение из партии 17 виднейших руководителей. В результате оказались целиком сняты с работы президиум губсовнархоза, президиум губпрофсовета и обескровлен губисполком[188]. По ходу расследования выяснилось, что среди воронежских гедонистов даже было в обычае, что молодые коммунисточки и комсомолочки использовались партийными товарищами по своему тендерному предназначению. Это, наверное, считалось по-революционному, против предрассудков и в духе времени.
Чем дальше на юг распространялось партийное обозрение, тем колоритнее выглядели провинциальные нравы. В бумагах Цека за май 1921 года сохранился весьма эмоциональный отчет инструктора Н. Горловой о ее поездке в Ставропольскую губернию: в губернии 2495 членов и 4 121 кандидатов РКП(б). Впечатления самые безотрадные. В уездах найдется максимум 2–3 работника более или менее разбирающихся в партийной работе, имеющих хоть какое-нибудь представление об уставе и программе партии. Остальные члены партии — «это сплошная темная масса, решительно не имеющая никакого понятия о том, что такое партия и каковы ее задачи». Нет ни одного уезда, где бы не имелось дел, заведенных на ответственных работников по поводу пьянства, злоупотреблений властью, истязаний крестьян во время продразверстки. Самым «отвязным» считался Святокрестовский уезд, сплошь покрытый виноградниками. Сюда съезжалось со всей губернии для веселого времяпровождения так называемое начальство. Это что касается уездных городов, в сельских же ячейках вскрывались самые невероятные вещи. Их заполняла сырая необработанная масса неофитов, большинство комячеек состояли из одних кандидатов, случалось даже так, что ячейками руководили беспартийные. Исполнение коммунистами религиозных обрядов носило повсеместный характер[189].
Характерная особенность ставропольской организации заключалась в том, что в ней сосуществовали коммунисты двух видов: просто коммунисты и коммунисты-буденновцы. «Просто коммунисты» хотя и беспокоили Цека традиционными склоками между враждебными группировками местных и приезжих, но они протекали почти рутинно, на уровне первичных аппаратных рефлексов, и меркли перед подвигами орденоносных буденновцев. «Эти последние — коммунисты особой породы, партизаны, не признающие авторитета партийной организации, — писала Горлова, — Они привыкли действовать и действуют на свой страх и риск». Довольно любопытная стихия, порожденная гражданской войной. Буденновцы пользовались авторитетом и уважением среди населения, их охотнее всего выбирали в советские исполкомы. В то время как часть из них служила власти, другие взбаламучивали северокавказские степи в зеленых отрядах известного Г. Маслакова под знаменем «Дети разоренных отцов». Один из бывших сослуживцев Маслакова с любопытной фамилией Книга даже выпустил воззвание к товарищам по оружию, примкнувшим к зеленым, с призывом идти под его, Книги, начало. Цель была вполне благая — вырвать буденновцев из-под влияния мятежника Маслакова. Однако в ставропольском губкоме засомневались по поводу того, в какую сторону могут направиться встретившиеся однополчане, и задержали атаманское воззвание.
В уездах Ставрополья почти все парткомы и исполкомы состояли из буденновцев, военных коммунистов, действовавших по-военному. Плеть и мордобой прочно вошли в методы их руководства. Местные коммунисты уже успели врасти в домашнюю обстановку, обзавестись хозяйством, перекумиться со всеми соседями и представляли собой негодный элемент для проведения партийной политики. Любая директива тонула в этой трясине. Ставропольская губерния, как и весь Кавказ, после белогвардейщины в 1921 году продолжала переживать советскую анархию образца 1918 года. Все, что было связано с партийной дисциплиной и советским порядком, находилось в начальной стадии, царила ожесточенная борьба партийного и советского аппаратов. Организация переживала тяжелый кризис. «Крайняя распущенность членов партии, пьянство, разврат, грубое отношение к населению доходило до того, что приходилось исключать из партии ответственных работников целыми пачками. Склоки привели к открытой войне между центральными органами, губ комом и губревкомом». В марте 1921 года безобразия партработников, попойки получили настолько широкую огласку, что уладить все внутрипартийным путем уже не представлялось возможным. Губком на основании доклада следственной комиссии исключил из партии целый ряд работником во главе с председателем губревкома. Это исключение несколько примирило массы с губернским руководством.
Но корни южнорусской анархии истребить было не так-то просто, и осенью 1921 года информация аппарата ЦК о ставропольской парторганизации оставалась по-прежнему безрадостной[190]. После короткого затишья, в апреле в Ставрополе уже между новыми секретарем губкома и председателем губисполкома опять вспыхнула ожесточенная борьба. Организация раскололась на два лагеря. После скандального августовского пленума Юговостбюро ЦК распустило губком и ввело временное управлениие. Разруха продолжалась вплоть до чистки, в ходе которой еще целая когорта ответственных товарищей во главе со свежеиспеченными партийными, советскими и прочими руководителями вылетела из партии. Всего было исключено до 50 % всей организации.
Нравственное разложение в партии имело и свои положительные моменты, как в поговорке: не было счастья, да несчастье помогло. Безнравственное поведение верхов шло на пользу укрепления централизма путем наказания непокорных партийной власти председателей советских исполкомов. Законным порядком урезонить темпераментные натуры южнорусских исполкомовских князьков было очень трудно, Конституция обеспечивала им почти безмятежное существование. Однако изгнание из партийных рядов автоматически влекло за собою и утрату властных полномочий.