Мне удалось изменить мир, но и мир переплавил бывшего мирного лекаря. Так ураган, пронесшийся над цветущим холмом, сдирает деревья и почву, обнажив в середине несокрушимую скалу. Герцог одобрительно усмехается одними глазами, породистое лицо его по‑прежнему неподвижно. Так уж сложилось, что между нами нет личных счетов: в прошлую нашу встречу он лишь проводил кортеж с Жанной до французской границы.
А вот его брат, тот самый, что некогда был помолвлен с Жанной и желал занять французский трон – тот и разговаривать бы со мной не стал. Я потерял месяц ожидая, пока Фердинанд покинет герцогство, но тут уж было ничего не поделать. Ныне маркграф пытается отвоевать себе в Чехии хотя бы баронство, ну и флаг ему в руки. Вряд ли ему удастся хоть что‑то оттяпать у "сироток".
Разговор наш ведется на английском и французском, мы оба владеем ими в равной степени хорошо. Иногда герцог переходит на итальянский или немецкий, но тут же, спохватившись, поправляется. Беседа наша вполне понятна застывшему у дверей телохранителю, а больше в комнате никого нет, пажа давно отпустили.
– Итак, отчего я должен верить врагу? – каждое слово герцога словно вырублено изо льда.
– Если вы как следует подумаете, – с той же холодностью в голосе заявляю я, – то поймете, что я просто выполнял долг вассала.
Подумав, добавляю:
– И разве причина нашей вражды не исчезла со смертью Девственницы?
Герцог смотрит мне прямо в глаза. Оба мы прекрасно понимаем подоплеку вопроса, речь здесь идет о смерти политической. Будь графиня Клод Баварская, сестра короля Франции хоть сто раз жива – это ничего не значит. Ровным счетом ничего, ведь официально она признана мертвой.
Ни она, ни ее дети более не имеют никаких прав на французский трон, а потому и интереса для больших игроков Клод уже не представляет. Партия была сыграна, многообещающая пешка, что едва не стала ферзем – съедена. Но оснований для печали нет, и бесконечная игра престолов продолжается с прежним азартом.
– Вот об этом я и хотел бы для начала поговорить, – замечает герцог. – Так что же произошло на самом деле?
– На самом деле, – в задумчивости тяну я. – Хорошо.
Я подношу кубок ко рту, делаю крошечный глоток. Бросаю короткий взгляд на застывшего у двери великана, и губы мои растягиваются в невольной улыбке. Жак де Ли грозно хмурится, его широкая, словно лопата ладонь крепче стискивает рукоять меча.
– Всей правды рассказать не смогу, – говорю я наконец. – В чем‑то я сам не участвовал, потому что находился в другом месте, кое‑что и поныне составляет государственную тайну.
Герцог скептически приподнимает правую бровь, я безразлично пожимаю плечами:
– Присяга есть присяга.
– И это заявляет человек, объявленный Францией врагом короны! Вот это преданность!.. или все же отличная дрессировка? В любом случае учитесь, мой друг, – фыркает герцог.
Стоящий у двери великан отзывается густым басом:
– Да, ваша светлость.
Затем, бросив на меня неприязненный взгляд, предлагает:
– Может, железо и огонь помогут развязать ему язык?
Герцог медленно поворачивает голову, глаза его, до того полуприкрытые тяжелыми веками, широко распахнуты. Машинально поправив висящую на шее цепь, какой можно бы удержать у причала торговый когг, говорит неверяще:
– Мой бог, в первый раз на моей памяти тебе удалось пошутить!
Жак де Ли смущенно пожимает широкими, в дверь не пройдешь, плечами, громко звякает поддетая под камзол кольчуга:
– Правильно говорят в народе, ваша светлость, с кем поведешься… Набрался вот разной гадости от французишек. Да и чего хорошего можно ожидать от людей, что вместо кровяных колбас жрут склизких жаб и лягушек, а вместо доброго пива давятся кислым вином с пузырьками!
Весело хмыкнув, герцог поворачивается ко мне.
– Поздравляю, ваша светлость, – скалю я зубы. – У вас появился вполне достойный кандидат на роль придворного шута. Ему не хватает лишь барабана да дурацкой шапки с бубенчиками.
Застывший у двери великан грозно хмурится и сопит. Его лицо багровеет, глаза выкатил, а брови насупил, словно вот‑вот ринется в драку, но мы не обращаем на него внимания.
– Достойно изумления! – продолжает герцог насмешливо. – Человек, за голову которого объявлена крупная награда в трех государствах…
– В четырех, – негромко поправляю я его.
– Пусть в четырех, – легко соглашается герцог. – Так вот, этот человек с пафосом вещает о данной им когда‑то присяге!
Помолчав, я предупреждаю:
– Рассказ займет много времени.
– Пусть так, – легко соглашается герцог. – У меня лишь одно условие, Робер: постарайтесь говорить правду, и только правду. От того, что вы мне расскажете зависит, помогу я вам, либо нет. Идет?
Я медленно киваю. В общем‑то я предполагал, что за помощь мне придется расплатиться. Что с нищего рыцаря возьмешь кроме информации? О свалившемся на меня богатстве я и не думаю заикаться. Сказано же тем, кто был поумнее нас: "Не соблазняй малых сих". Время ныне тяжелое, ляпнешь вслух лишнее, и жизнь закончишь в подземном каменном мешке. Если уж король Франции Филипп Красивый из‑за сокровищ тамплиеров целый орден под нож пустил, то и герцог Лотар Баварский вряд ли устоит перед соблазном.
А потому рассказывать следует с осторожностью, всячески избегая острых углов. Итак, с чего начать? С нападения сарацин, или с найденной в замке Молт секиры? С древней фрески на стене церкви святой Анны, что в Ла‑Рошели, либо с подземелья, где я был похоронен заживо? С истории о предательстве, либо с саги о мести? Где пролегло начало пути, что привел меня сюда? Как следует подумав, я начинаю так:
– Когда два года назад я стоял на побережье Ла‑Манша, жизнь казалось мне простой и ясной, – тут я припоминаю нечто, сказанное отцом нынешнего герцога, и добавляю с усмешкой:
– Такой же простой и бесхитростной, как стальной клинок. Я твердо знал, что должен выполнить свой долг перед Францией – убить герцога Орлеанского, дядю Карла VII, чтобы не допустить смуты в стране. И так же ясно я понимал, что после этого убийства у меня нет никаких шансов дожить до встречи с вашей кузиной…
С тех самых пор, как первый человек догадался построить жилище, возникла проблема его защиты. Уж больно много нашлось желающих елейно спросить: "Кто, кто в теремочке живет?" Вот и обносят владельцы высокими стенами города и веси, крепят ворота. А во рвы, выкопанные вокруг своего, кровного, втыкают заостренные колья и напускают воду.
На страсть супостатам тянутся к небу могучие башни, гордо реют на шпилях вымпелы и флаги. Бдит нанятая стража, позвякивая навешанным смертоносным железом. Приглашающее скалят жерла пушки и прочие кулеврины, пронзительно скрипят вороты арбалетов. Пробуют тетиву лучники, смотрят остро, с нехорошим прищуром. Никто не рад незваным гостям, век бы хозяева на них не глядели!
Словом, проникнуть без приглашения в чужой замок – дело непростое. Замков во Франции хоть и многие тысячи, но на всех желающих их все равно не хватает. Даже тот, у кого уже имеется парочка собственных, облизывается на соседский, мол, много – не мало. Чего уж говорить про тех несчастных, у кого вообще нет ни одного замка? В общем, с замками дело обстоит совсем как с красивыми женщинами: удержать их у себя куда как труднее, чем заполучить, слишком уж высок на них спрос!
Спору нет, в одиночку во вражеский замок пробраться можно. В прошлый раз я так и ходил. Сам еле ноги унес, да и Жанну чуть не погубил. А дружной компанией туда попасть – во много раз труднее. Кто же пустит в замок целую ораву чужаков?
Вообще‑ то по‑рыцарски – это появиться перед воротами замка во главе целого отряда из конных воинов. С оруженосцами, пажами, лучниками и копейщиками, да чтобы герольд в малиновом берете выехал вперед, держа развевающееся на ветру знамя с гербом сеньора. Да задудел бы в начищенный до блеска горн, а надутые как павлины барабанщики залупили бы со всей дури в барабаны. И когда все внимание будет приковано к незваным гостям, еще хорошо эдак вот прищуриться, оттопырив презрительно нижнюю губу и, еле цедя слова, объявить:
– Иду на Вы. И коли не отдадите мне Жанну д'Арк живой и невредимой, вы все трупы. Пресвятой Девой клянусь!