Потому меня взяли за шкирку и бросили в настоящее дело, где убивают и умирают. Даже если не справлюсь, не беда. Пришлют более опытных дознавателей, те быстро наведут порядок. Больше всего я страшусь показаться неумехой. Нет, все что угодно, только не это! Я твердо намерен разбиться в лепешку, но найти таинственного монстра, пусть для этого мне самому придется выступить живцом.
Дело, порученное мне для расследования, довольно простое: в радиусе двух лье от деревни Пулак вот уже в течение года пропадают дети. В мысленно очерченном круге, где центром является несчастная деревня, расположилось еще три поселения, но в каждом из них исчезло всего по два‑три ребенка. Основная же масса пропадает здесь, в этом тихом сонном селении.
Началось все с пятилетней Сесиль, последняя жертва – одиннадцатилетний Жермон, исчезнувший неделю назад. Итого – тридцать пять детей. Многовато даже для крупного мегаполиса, но в жизни, как говорится, всякое бывает. Объединяет все случаи две детали: первая – нет никаких свидетелей исчезновений, в некоторых случаях дети пропали буквально на глазах у родителей, вторая – ни растерзанные тела, ни даже клочья одежды так и не найдены.
В деревнях нарастает паника, несколько раз крестьяне устраивали облавы на шныряющих по округе бродяг, истребили пару семейств обитающих в лесу волков, но лучше не стало. Обращались за помощью к сеньору, благородному шевалье Анже Визани, но устроенное им разбирательство оказалось безуспешным, а выделенные для патрулирования воины так и не смогли ничего добиться. Расположенный в десяти лье монастырь францисканцев дважды присылал в деревню опытных священников и экзорцистов, те в недоумении удалились, не найдя для себя работы. Что ж, по‑моему, так намного честнее, чем схватить первого подвернувшегося под руку, спалить на костре и громогласно объявить о закрытии дела.
Приор монастыря счел для себя возможным обратиться за помощью к аббату обители Сен‑Венсан. Итак, я – первая волна, не решу дело сам, придут другие, но что скажет наставник после всех моих надуваний щек, раздуваний груди и игр бицепсами? Не я ли в открытую намекал, что готов к работе, мол, не понимаю, какого черта меня до сих пор учат, как несмышленыша какого? Я невольно ежусь, представив сухую беседу господина де Ортона с его личным секретарем, отцом Бартимеусом; все эти недоуменно приподнятые брови, иронические полуулыбки и прочие свидетельства крайнего неудовольствия.
Местные крестьяне глухо поговаривают об объявившемся в округе оборотне, а то и хуже того – вампире. Куда же еще пожаловать с визитом графу Дракуле, как не в центр ойкумены, никому не известную деревушку Пулак! Я скептически улыбаюсь, выслушивая взволнованные рассказы сервов о нечистой силе. Читали мы про этих маньяков, неоднократно видели их гадкие рожи на экране телевизора. К чему валить пропажи на демонов, когда живущий рядом тихий приличный человек, на которого в жизни плохого не подумаешь, такого подчас наворотит, что хоть святых выноси!
Я селюсь у местного священника, предъявив рекомендательное письмо от приора монастыря в Амьене. Естественно, писал его сам, под пристальным наблюдением мэтра Реклю. Переписывать пришлось всего два раза, пока дотошный адвокат не признал, что документ в принципе похож на настоящий. Мэтр запечатал письмо одной из печатей, пообещав подарить мне пару ненужных по возвращении.
Отец Жильбер не высказал никаких подозрений, напротив, принял меня радушно, но и не надоедая своим обществом. Целыми днями кюре пропадает в местной церкви Девы Марии.
Я искренне рад подобному невниманию, ведь у самого дел невпроворот. Днем и ночью я пропадаю в окрестностях деревни, тщательно изучая местность, попутно беседую с пастухами и крестьянами. Интересует меня одно: не начал ли кто‑нибудь в округе потреблять больше пищи, чем ранее. Думаю, вы уже поняли, куда я клоню. Теплится у меня надежда, что похищенных детей неведомый мне изверг держит в каком‑нибудь подземелье.
За неделю я трижды наведываюсь в замок Л’Иль‑Сюрж, раз за разом устраиваю засады у дома местного торговца свиньями, все безрезультатно. Кстати, версию хищных зверей я отверг сразу. Не настолько уж плохи местные охотники, чтобы не найти следов зверя. Цыган, странствующих торговцев и бродяг я, по размышлении, тоже отметаю. За каждым чужим человеком здесь следят десятки подозрительных глаз, это во‑первых. А во‑вторых, после учиненного полгода назад самосуда, босяки и оборванцы обходят округу за тридевять земель.
Нет, здесь орудует человек из местных, только вот кто он, этот затаившийся оборотень? В наш просвещенный век каждому семилетнему клопу прекрасно известно, что на самом деле никакой нечистой силы не существует, а многочисленные черные и белые маги, гадалки и прочие наследственные целительницы – ловкие мошенники, которые дружно разводят доверчивых дурачков на немалые бабки. Но как только солнце заходит, а из низин наползает густой влажный туман, невольно думаешь: а вдруг?
Тот способ, каким сам я попал в пятнадцатый век, лишь доказывает, что нет правила без исключения, а потому присутствие некой нечистой силы вполне можно допустить. Не такой уж я простак, чтобы целиком полагаться на силу нагрудного креста: у всех исчезнувших среди бела дня детей был такой, сильно он им помог?
Отправляясь на ночные прогулки, под одежду я поддеваю легкую кольчугу, за пояс сую пару пистолетов, которые работящие братья Бюро сделали по моим чертежам. Один из пистолетов я зарядил серебряной дробью, второй – увесистой пулей. Два дня я упорно тренировался на дальнем полигоне, рядом с новой пушкой, которую испытывали неутомимые братья. Заряжал и разряжал пистолеты, палил по мишеням с места и в движении. Усилия не пропали даром, теперь с пятнадцати шагов я без промаха всажу пулю в лоб движущейся мишени. С дробью получилось еще удачнее: если выстрелить шагов с пяти‑семи, не поздоровится сразу троим врагам, особенно если встанут покучнее.
Наконец мое внимание привлекли лежащие к западу пустынные холмы, сплошь поросшие терновником, за которыми на добрый десяток лье раскинулась страшная Невильская трясина. По преданию, семьсот лет назад император Карл Великий разбил в здешних местах армию некоего злобного некроманта, повелителя свирепых лангобардов. На поле боя длиннобородый чародей лоб в лоб столкнулся с племянником императора, неистовым рыцарем Роландом, что уже тогда слыл самым искусным бойцом Европы. В смертельном поединке паладин отсек магу голову и пронзил черное сердце копьем, в древко коего был вбит гвоздь из креста Господня.
Туловище злобного некроманта ярко вспыхнуло зеленым пламенем, а отрубленная голова отворила веки и жутким голосом прокляла спорные земли, где полегли лучшие воины лангобардов. Напоследок почерневшая голова предсказала, что тысячу лет туда не ступит нога честного христианина. Ужасная говорящая голова пророчила беды и несчастья до тех пор, пока сквозь кольцо оцепеневших от необъяснимого страха воинов не пробился наконец бледный священник. Дважды окропил он голову святой водой и вознес молитву Пресвятой Деве, лишь тогда стих поток брани и угроз. К сожалению, эта мера ничуть не помогла, и случилось, как и было предсказано.
Ночью, пока все франкское войско крепко спало после тяжелой трехдневной битвы, на небе погасли звезды. С тихим плеском начала прибывать холодная как лед вода, а очнувшиеся в полной тьме франки обнаружили себя по колено в жидкой грязи, которая медленно ползла все выше и выше. Вконец обезумев от ужаса, воины и истошно ржущие кони пробивались сквозь наваленные всюду горы трупов, бежали куда глаза глядят. А мертвецы, подняв головы, молча смотрели на живых горящими, как уголья, очами.