При этом наш балетмейстер любил к тому же проводить личный осмотр, что мы больше всего ненавидели, а особенно — английские девушки, непривычные к такому обращению. З. носил с собой тонкий кожаный хлыст, который он безжалостно применял, если замечал хоть малейшее пятнышко на нашей одежде. Чуть что — и на наши ноги и бедра обрушивался жалящий удар, заставляя подпрыгивать и потом долго мучиться от боли.
Однажды он был в особо раздражительном настроении, и никого из нас не оставил без наказания. Он по очереди ставил нас перед своим креслом и пристрастно рассматривал наши прически, украшения, юбки, обувь — все. Затем он приказывал: «Поднимите юбки, мадемуазель», и приходилось поднимать их до талии, чтобы он мог видеть наши трико. А ведь танцовщицы не носят штанишек или нижних юбок, поэтому на нас ничего не было, кроме обтягивающего трико штанишек из шелка исключительного качества, очень красивого и гладкого. Да, в тот день балетмейстер был в особенно скверном настроении, и наказание было неизбежно. Нескольких девушек, в том числе и меня, он избил по рукам. Мне он заявил, что швы на моем трико сидят чересчур криво, и звучно меня шлепнул, девушки захихикали, а я подскочила, ни слова не поняв из того, что он мне сказал. Тогда он перегнул меня через колено, словно маленького ребенка, и стал шлепать меня своей тяжелой широкой ладонью, пока я чуть не потеряла сознание. Мне повезло, что до выхода на сцену у меня оставалось немного времени, чтобы прийти в себя, иначе я получила бы к тому же выговор от директора за то, что слишком волновалась. Жаловаться директору на З. было бесполезно, балетмейстер по закону имел абсолютную власть в своем отделении. И тогда мы решили отомстить ему сами, для чего разработали план.
На следующий день представлений не было, а у нас была назначена репетиция, поэтому мы знали, что, кроме нас, в театре никого не будет. Мы вели себя очень благоразумно, делали все очень старательно и, по словам балетмейстера, выполнили свою работу, «как ангелы». После репетиции он пошел к себе в кабинет, и это был наш шанс, поскольку он был там один. И тогда две самые смелые из нас пошли за ним, подкрались к нему сзади и накинули ему на голову плащ. Он был мелким мужчиной, и, оказавшись ослепленным, сделался совершенно беспомощным. Мы без труда с ним справились, связали ему руки и повалили на пол, а он извивался и молил о пощаде, как могут делать только французы. Он, конечно, прекрасно знал, кто все это вытворяет, но не мог опознать ни одну из нас и только сыпал забавными мольбами вперемежку с угрозами. Сначала он называл нас «ангелами» и обещал, что никогда больше и пальцем нас не тронет, а потом стал кричать, что мы демоны, и он задаст нам хорошую трепку.
Мне кажется, что сначала он не догадывался о том, что мы собираемся с ним сделать. Но потом он почувствовал, как наши руки начали расстегивать его штаны и стал сопротивляться еще больше. Мы оголили его тощий зад, только это мы и могли сделать среди нашего бурного веселья и его яростного сопротивления, чтобы подготовить его к уготованному наказанию. Потом перекинули его через стул и пока трое держали его, остальные взялись за его любимый хлыст. Какую же знатную порку мы ему задали! Мы передавали друг другу его хлыст, и каждая из нас заставила З. почувствовать на себе его любимое орудие. Мы стегали его по желтым тощим бедрам, пока не умаялись от смеха и порки так же, как он от борьбы и стенаний. Мы оставили его корчиться и мучиться от боли, чтобы он оправился сам, и разошлись по домам.
Вечером балетмейстеру предстояло зайти к директору, но он послал ему записку с извинениями, в которой говорил, что он немного приболел, а на следующий день на репетиции был необычно неуклюж и неповоротлив. Он сказал, что с ним произошла небольшая неприятность, однако в театре все знали, что с ним случилось на самом деле, и только делали серьезный вид, выслушивая его историю. Этот случай пошел ему на пользу. З. проглотил обиду, а нам удалось отплатить ему за все вспышки раздражения и несправедливые наказания. Вот так я впервые узнала, что такое порка, и это было вовсе не вчера, девушки.