— А сейчас постарайтесь быть повнимательней, Энсон, — сказала моя госпожа. — Я буду обращаться с вами так же, как римские матроны обращались со своими рабынями.
— Но, моя госпожа, я же не рабыня, — ответила я довольно резко, поскольку очень разозлилась. — Здесь нет рабынь.
— Пока вы находитесь в моей комнате, вы принадлежите мне, — заявила она. — Когда мой туалет будет полностью закончен, я накажу вас за такие слова.
Она велела мне ее искупать, надушить, причесать и, прежде чем надеть корсет, с деланным спокойствием произнесла:
— Принесите розгу.
Я это сделала, а она приказала мне опуститься на колени, поцеловать розгу и попросить прощения за свои слова. Затем я встала на колени перед оттоманкой, и хозяйка стегала меня, пока не выбилась из сил, а я еще долго после этого не могла оправиться. Спустя некоторое время она снова велела мне надеть этот отвратительный наряд, и как же смеялся и хихикал по этому поводу Гюстав!
Но я тоже повеселилась, поскольку, как только леди С. прослышала об этом костюме, ей захотелось, чтобы и Стивенс надела такой же, но зрелища ее костлявых ног не могла выдержать ни сама госпожа, ни остальные дамы, которые ее видели, и после крепкой порки Стивенс отпустили. И потом она очень смешно жаловалась и смазывала свои раны. Дамы ее безжалостно выпороли, так как, наказывая ее, они получали настоящее удовольствие; они знали, что ноги были самым слабым местом Стивенс.
Моя госпожа тосковала по розге, но она была не одинока в своих желаниях, и уже на второй день после того, как прекратились встречи в тайной комнате, множество дам собралось в ее апартаментах. Я прекрасно знала, зачем они собирались, и нисколько не удивилась, когда моя госпожа велела мне запереть дверь. Всё дамы были в пеньюарах; в их распоряжении был час или два, пока мужчины были заняты своими делами и почти все находились на улице.
Среди собравшихся дам была и мадемуазель Сент-Киттс: она всем нравилась и всегда стремилась первенствовать в веселых играх. В тот день она была одета в белый муслиновый халат, отороченный изящным кружевом и ярко-желтой атласной лентой. Моя госпожа была в розовом, миссис Д. — в голубом, а леди С. — в ужасно старой фланелевой сорочке, которая, наверное, побывала в стирке раз пятьдесят. Им всем не терпелось немного поупражняться с розгами, и они отправили меня в комнату княгини за розгами. Та хранила их в длинной, обшитой бархатом коробке. И это были великолепные орудия: гибкие, крепко связанные, по-настоящему жалящие, совсем не такие, как те неуклюжие прутья, которыми мы с тобой пользовались, будучи девочками.
Когда я вернулась, женщины расспрашивали мадемуазель Сент-Киттс, где та научилась пользоваться розгой, и эта прелестная девушка, без колебаний, поделилась с дамами своим опытом.
— Я знакома с розгой всю жизнь, — ответила она на вопрос моей госпожи. — Насколько я себя помню, для меня было привычным присутствовать при наказаниях. В поместье моего отца был дом для порки, и мы часто ходили туда смотреть, как наказывают рабов, особенно девушек; их раздевали, им связывали руки, но не поднимали на спину, как…
— Как это сделали с вами, — засмеялась моя госпожа. — Признайтесь, что вы сильно испугались тогда?
— Да, мне было страшно. Я и вправду подумала, что вы привели мужчин, но ужас моей тетушки несколько искупил мой собственный страх.
— А мадемуазель Люп до сих пор думает, что это были слуги? — спросила леди С.
— Да, и она хочет, чтобы граф провел полицейское расследование.
— Он же прекрасно понимает, что этого делать не следует. Полагаю, она не всегда так боялась мужчин.
— Нет, вовсе нет. Я слышала, как мама рассказывала истории о днях ее молодости, и, когда она бывала в Сент-Киттсе, никто не проявлял большего интереса к наказаниям, чем она. И не однажды я видела, как она сама брала розгу в столовой для рабов. Меня она тоже часто била. Говорили, что у нее элегантная ручка.
— Ах, — произнесла леди С. — Существует множество различий в стиле порки. От розги никакого удовольствия не получаешь, если ею пользуются примитивно, как женщина, которая наносит удары, одержимая страстью; но если розгу грациозно и правильно использует изящная, хорошо воспитанная женщина, то и практика, и боль становятся настоящим наслаждением.
— То же самое обычно говаривали наши наставники и няни в монастырской школе, — сказала мисс Сент-Киттс, у которой от воспоминаний об этом загорелись глаза и вспыхнули щеки. — И они помогали нам это почувствовать.
— О, у меня тоже есть некоторый опыт из монастыря, — засмеялась маленькая княгиня. — Положите эту коробку, Энсон. И хотя мадемуазель сгорает от нетерпения ощутить одну из этих сладких вещиц, ей придется подождать, пока мы не закончим нашу беседу.