А в следующий момент рука учителя оттолкнула его голову в знак завершения сеанса.
— Хорошо, — сказал Мастер. — Я доволен. Ты в самом деле делаешь успехи. А помнишь ли ты свой первый урок? Я тогда был в кожаной куртке и высоких лаковых сапогах. Я привязал тебя к козлам и время от времени подходил, чтобы выстегать тебя. Прямо передо мной стояло высокое зеркало, и я с удовольствием разглядывал картину, открывающуюся моему взору. И, если мне не изменяет память, несколько раз я использовал на тебе многохвостую плетку.
— Да, мой господин. Какая у вас прекрасная память!
— Естественно! Иначе я не был бы таким хорошим дрессировщиком. И поверь мне, малыш, я знаю о своих рабах такие вещи, о которых они порой даже не подозревают. Именно я в один прекрасный день вывожу их на чистую воду… хотя и не всегда… Вот ты например. Готов поклясться, что тебя очень удивляет, почему у тебя опять встал, несмотря на то, что совсем недавно я опустошил тебя. А произошло это как раз в тот момент, когда ты проглотил мою сперму!
— О… значит, вы это заметили, Мастер?
— Я не осуждаю тебя за это! И даже, поскольку это соответствует моим планам, хочу тебя поощрить. Займи-ка обратную позицию. Сейчас я введу тебе немного красной мази. Пока она будет действовать, я дочитаю окончание рассказа. Ты сможешь почувствовать, что испытывал Жерар с его свечкой. Принеси мой напальчник и маленький горшочек, что на полке. Быстрее! И вновь в позицию.
Хотя эта перспектива тревожила раба, но помимо воли он начал возбуждаться. Исполнив поручение, он вернулся к Мастеру и приготовился покорно вынести унизительную процедуру. Господин обмазал его отверстие и затолкал пальцем щедрую порцию мази в глубину заднего прохода. Затем он заставил раба встать на колени и, открыв книгу, начал чтение с того места, на котором они остановились.
«Прошло больше двух часов, отпущенных Жерару, и вот началось настоящее наказание. Обездвиженный, он лежал на скамье. Его голова была запрокинута, а на шею надет специальный ошейник, не дававший ему даже поднять голову, и в это время его член щекотало перо. Прямо над ним стояла Режина. Ее голос, насмешливый и одновременно сексуальный, наполнял наказуемого странной тревогой. Испуганный и вместе с тем очарованный, юноша противился воздействию этого голоса. И тем не менее все его существо смутно стремилось навстречу колдовским звукам.
— Как тебе повезло, Жерар! — говорила Режина. — Ты хотя бы осознаешь это? Понимаешь ли ты в полной мере, что Вивиана осталась специально ради тебя? И что она нарядилась ради тебя… причем довольно легко, чтобы ты смог оценить красоту ее ног! Ты не знаешь, но ее ножки были признаны самыми красивыми. На прошлой неделе все признали, что никто не сможет с ними сравниться. Воспользуйся же этим.
Привязанный животом вверх, с запрокинутой на пыточной скамейке головой, Жерар смотрел на свою тетю, облаченную в роскошную меховую накидку. А если немного скосить глаза, то он видел эту самую Вивиану, которую до сегодняшнего дня он ни разу не встречал. Она сидела, раскинувшись на диване и наблюдала, как юношу пытают щекоткой.
Только мадемуазель Андре, сидевшая сейчас на его бедрах, оставалась невидимой для него, но он смог вдоволь налюбоваться ею, когда она вошла, дразнящее равнодушная, в своем потрясающем костюме палача. А теперь она мучала его, лаская перьями головку члена, зажатого в чехле трусов. Ему нестерпимо хотелось ответить Режине, попросить у нее пощады! Но платок, который оставался у него во рту, не давал ему не только говорить, но даже облегчить страдания криком. Юноша мог лишь стонать и извиваться в своих оковах, когда возбуждение становилось невыносимым.
В этом наказании все было организованно с тонким расчетом, достойным самого Макиавелли. Каждая деталь способствовала возникновению неудержимого сексуального безумия, даже тот ужас, который пронизывал юношу, понимающего, что он вот-вот кончит. Жерар пробовал ни о чем не думать, не вспоминать порочные рисунки из альбома, не вспоминать, как он кончал перед зеркалом, и особенно — не смотреть на своих прекрасных мучительниц. Но, конечно, его старания были напрасны. Его разум не мог изгнать навязчивые мысли, а его скованное тело — противостоять навязанным ему ощущениям. А они меж тем заставляли его содрогаться!
Обожженная крапивой задница, затянутая в плотно облегающие трусы, горела ничуть не меньше, чем два часа назад. А ведь после этого, перед тем как привязать его к скамье для основной экзекуции мадам Бек отстегала его еще раз поверх трусов, чем разожгла боль еще сильнее. Что же касается анальной свечи, она рассосалась, и теперь Жерар не чувствовал ее распирающего присутствия, но на место этого постыдного ощущения пришло неудержимое возбуждение, охватившее его задний проход и половые органы. Несчастный понимал, что теперь уже ничто не ослабит его эрекции. Что же тогда? Отдаться желанию? Кончить? Ни за что на свете! Если ему не удастся сдержаться в этих условиях, наслаждение станет отвратительным. И вот юноша стал изо всех сил сопротивляться адскому удовольствию, которое будили перья, порхающие вокруг его багрового органа, забирающиеся под крайнюю плоть, в самое чувствительное место, поддерживающие эрекцию и заставляющие еще больше возбуждаться его палку, несмотря на ужасную боль, вызванную набуханием.