Только тогда загадочная Вивиана подала голос со своего возвышения.
— Какое у вас тело, Режина! — донесся ее немного дрожащий нежный голос.
И Вивиана бросилась к ней в инстинктивном порыве восхищения. Режина повернулась к подруге.
— Правда? — спросила она, глядя на нее, гордо и без тени улыбки добавила: — Тебе действительно так нравится мое тело, малышка? Я рада!
Она отошла от пыточной скамьи, на которой был распростерт юноша, приблизилась к девушке, и, положив руки ей на плечи, мгновение смотрела на нее, приведя ее в откровенное волнение…»
— Пожалуй, достаточно, — сказал Мастер, — думаю, дальше этот рассказ читать не стоит. К тому же, как я погляжу, он произвел должный эффект, и мучения бедняги Жерара вызвали в тебе живейший отклик. Слеза на конце твоей палки — лучшее тому подтверждение. Это ведь слеза сочувствия, не так ли? И твое возбуждение — это только из сострадания к жертве, не так ли?
— О, господин, зачем вы так жестоко шутите! Если бы вы знали…
— Я знаю, мой мальчик, прекрасно знаю. Ты считаешь наказание Жерара очаровательным и весьма поучительным. Ты задаешься вопросом — а что, если в один прекрасный день тебя тоже накажут подобным образом, — и ты внутренне содрогаешься от ужаса и предвкушения. И тогда ты испытываешь странные ощущения в своем заднем проходе… словно там, в самом интимном месте, есть что-то, верно? И тебе становится жутко стыдно. А напоследок ко всем этим ощущениям примешиваются жестокие описания, коими ты так упивался, воспоминания об уже испытанных тобой страданиях, в твоей памяти всплывают похотливые рисунки женских ног, обутых в лаковые сапоги или затянутых в шелковые чулки, при виде которых, ты думаешь, что было бы так здорово возбудиться и кончить на них, пусть даже немного помучавшись! Как понукаемые шпорами рабы-лошади в Секс-цирке… или рабы-псы двух прекрасных немок из Хельберга! Развратник! Именно такие бесстыдства тебя и возбуждают, все эти костюмы, хлыст, унижение, вылизывание кожаных сапог… ну и, конечно, немного страха в ожидании новых наказаний. И вот ты, трепещущий, сидишь у моих ног, нарядившись подобным образом. А кстати, для чего это ты так вырядился?
— Но, Мастер… Вы же знаете, я должен научиться танцевать.
— В этом наряде?! Вот же развратник! И ты не испытываешь никаких неудобств?
Раб не ответил на язвительное замечание господина, только низко опустил голову.
— Ну что ж, — заметил Мастер, — раз уж ты собрался танцевать…
Он щелкнул хлыстом, приказывая рабу встать, и тот тут же принялся за выполнение воли господина. Он медленно прохаживался туда-сюда, бесстыдно виляя бедрами, словно манекенщица, чтобы получше продемонстрировать свои ноги, бедра и задницу. Его вновь охватило смутное чувство. Он знал, что в глазах Мастера выглядит нелепо в этих длинных прозрачных чулках, с высоко подтянутыми икрами, напрягшимися на высоких каблуках. Это знание заставляло его стыдиться, но именно в своем смущении он находил удовлетворение. Остатки гордости в нем страдали от того, что он вынужден выставляться в этом непристойном дефиле, и вместе с тем усмирение собственной гордости доставляло ему ни с чем не сравнимую радость, ибо сейчас именно здесь было его место. Мастер назначил ему урок, и ученик хотел исполнить его как можно лучше. Он старался двигаться непристойнее, тщательно выстраивая каждый свой шаг точно в линию с предыдущими, неуклюже балансируя на каблуках с крепко сжатыми ягодицами и торчащим пенисом. Его орган раскачивался из стороны в сторону, а на его конце смешно болталась капля.
— Остановись! Прими несколько поз.
Раб подошел к табурету, на который опиралась нога Мастера, и, стараясь разнообразить свое дефиле, ухитрился изобразить несколько пластических поз. Он поворачивался, вытягивал ногу, далеко отставив ее вбок, демонстративно спускал чулок с ноги и вновь натягивал его, выставлял вперед свой торчащий член и выпячивал ягодицы, скрывавшие задний проход. Сам ли он придумал сконцентрировать внимание Мастера на этой части тела? Или это случилось из-за специфических движений его зада?
Внезапно ученик очнулся от эротического возбуждения, охватившего его тело. И странное дело — теперь он ощущал его не как мучительное раздражение, а как присутствие внутри себя чего-то огромного, хотя и непонятного. Это ощущение напомнило ему об отвратительном уроке, когда в его зад был вставлен расширитель с фиксатором, не дававшим извлечь инструмент, которым Мастер пользовался на их первых уроках, в то время как раба порола хлыстом горничная. Какие страдания ему пришлось тогда вынести! Воспоминания о них понемногу всплыли в его памяти в таких подробностях, что он застыл прямо посреди танца, словно ожидая первого удара.