Орден-I
Предисловие
Посвящается моей Музе и её дыханию.
Сколько бы я не написал книг, я всё равно не смогу передать миру и миллионной доли твоей красоты.
Но я буду стараться.
Всё будет хорошо.
Дыши.
Медитация I. Смерть
Спутанность. Время больше не делится на отрезки, протекает сквозь тебя спокойной, безмятежной рекой. Звуки становятся глухими и сливаются в один общий шум. Глаза теряют фокус и начинают видеть полотно целиком, но как будто из-под толщи мутной и тёмной воды. Так проходят минуты, часы и дни.
Размытое пятно на стене. Мохнатый мотылёк расправляет крылья, но остаётся на месте. Словно вспоминает — выхода нет. Из своего угла он шепчет что-то и смотрит своими умными и странными глазами куда-то в самую глубину.
В этом месте ничего не меняется. Тюрьма не может испугать человека, который видел многое. Но вот оставаться наедине с собой и не иметь возможности забивать прожитое новыми ощущениями… неприятно.
В прошлый раз было хуже. Когда ты совсем маленький и только что потерял родителей, всё воспринимается острее. Предыдущей крайней точкой в его личной шкале безысходности значился частный пансионат «Мэнсон». Какой-то меценат и друг семьи посчитал, что там ему будет самое место…
Ублюдок. Вот бы держать эту дверь в памяти навсегда закрытой, но местная атмосфера то и дело возвращает к этим воспоминаниям…
Кроваво-красная кованая оградка, чуть более тёмного оттенка кирпич и белая вязь каллиграфии над крыльцом. Такие как он не могли попасть в «Мэнсон». Это привилегия детей политиков, богачей и знаменитостей. Маленьких мразей, которым никогда не отказывали и которым многое сходило с рук. У них были покровители. Их защищали. А его нет.
Ничего. Он научился сам. Выбрался, стал сильнее, но… снова взаперти. Фраза из рекламного буклета — «после Мэнсона все дороги мира будут открыты перед Вами…» теперь кажется забавной.
После выпуска его потянуло в армию. Хотелось научиться защищать себя и других, чего-то стоить и хоть как-то влиять на этот мир. Перестать быть чьей-то куклой для битья.
И там он нашёл себя. Словно попал в другой мир. Люди не хотели затоптать его, между ними была какая-то непостижимая сила, общность, и под крики инструкторов и муштру он внезапно осознал себя… свободным. Да. Можно и нужно было жить. Развиваться, делать карьеру или же остаться в резерве и получить образование. Но он предпочёл проверить себя и при первой же возможности вызвался добровольцем…
Дурак. Война калечит не только тела. Первые годы казалось, что это пройдёт мимо. Это его призвание, и он со всем справится. Военные будни и лишения он переносил спокойно, словно воздух пропускал их через себя, пока не появились кошмары: сначала во сне, а потом и наяву. Он бежал от них сколько мог… Чудом удалось убедить психолога сохранить секрет — официально его военная карьера была закончена в связи с травмой колена и хроническими болями.
И вот он снова на родной земле, где ничего родного и знакомого нет. Первые шаги завели его в частную психушку. Там его должны были подлатать, ведь впервые с «Мэнсона» появилось ощущение, что он не справится. Но вместо этого — месяц в бреду под убойными препаратами, обрывки бесед с врачами и в группе, отвратительная жратва и ещё более отвратительная компания… И диагноз: посттравматическое стрессовое расстройство и депрессия. Тс-с-с. Рекомендовано больше спать, принимать антидепрессанты и нейролептики, посещать группу поддержки для ветеранов. Не нервничать, не принимать алкоголь и убрать из дома всё холодное и огнестрельное оружие. Отличное начало новой жизни.
Решил остаться в Нью-Йорке. Здесь для каждого найдётся место. Снял квартиру и начал искать работу. Со старыми товарищами встречаться желания не было, хотя их связи и могли помочь. Устроился барменом в заведение под названием «Назарет». Что-то внутри щёлкнуло, когда он проходил мимо. Напомнило об отце?
Ритм новой жизни только сильнее раскрыл эту пасть… Галлюцинации не отпускали, становились всё реальнее и назойливее. Иногда бывало так страшно, что он не мог сдвинуться с места и нормально дышать. Таблетки делали его овощем, но не спасали. Только алкоголь помогал. Словно ставил барьер между этим миром и им.
На новой работе пить не воспрещалось, в меру конечно же. Клиентам нужны были собутыльники и слушатели. Какое-то время даже удавалось получать удовольствие. Никаких обстрелов и фугасов на дороге, много пустых разговоров, забавные судьбы посетителей, флирт с уставшими офисными львицами, размеренность и спокойствие.
Время шло. В колонках над головой звучало всё больше минорных нот, а публика вокруг становилась всё более декадентной. И как-то само собой он снова начал тонуть. Алкоголь перестал помогать, потребовалось что-то более весомое. Косячок тут, косячок там, сигарета на улице, пара пива, несколько шотов за компанию, таблетка экстази в пятницу для поднятия настроения, и дорожка амфетамина в субботу для бодрости.
Его уволили, когда героин уже плотно обвил щупальцами, подавил всякую волю и сопротивление, сделался смыслом и целью. Если говорить начистоту, он не видел в этом проблемы, скорее решение их всех. Никакой ответственности, никаких планов, никаких задач, никакого будущего, никакого прошлого. И никаких кошмаров. Только ежедневные мутные дела — всё ради дозы. Просто и понятно.
Мышцы испарились, оставив скелет обтянутый кожей, лицо стало бледным и болезненным, взгляд немного потух, но зрачки ещё подсвечивались угольками надежды. В тот день, выходя из своего клоповника, он улыбнулся этому отражению, ведь на руках уже была доза, и впереди ждала спокойная и приятная ночь.
Расслабился и не был готов к нападению. Люди в масках вломились в его уютный притон и положили конец затянувшемуся отпуску. Целью был только он. Руки вывернули так, что ещё немного, и они бы выскочили из суставов. Связали, напялили мешок на голову, бросили в машину и долго везли куда-то. Не били и не разговаривали. Да и не надо было — под дозой он и слова-то не смог вставить, не то что мешать им. Муторное воспоминание.
Он пришёл в себя уже голым, под бесконечным ледяным душем. Те, кто это делал, были профессионалами. Никакой жестокости, всё точно рассчитано и под полным их контролем. Два удара дубинкой по икре, тычок в живот, и вот он натягивает больничную сорочку. Строгий взгляд — и он не сопротивляется, пока врачи фиксируют его на койке и подключают капельницу. Сил огрызаться не было.
Ломать начало через сутки. И до этого были попытки завязать, но проходить через такое… это было сильнее его. Лучше никогда не слезать. Героин захватывал тебя раз и навсегда, достаточно было лишь одного свидания.
Тебя рвёт, выкручивает в разные стороны болью и спазмами, ты кричишь и мечешься, будто тебя режут на живую. Всё путается и смешивается в один повторяющийся день. Более сильные личности ломались, пытаясь пройти через это. Превращались в жалкие подобия самих себя. Или же в них открывались настолько отвратительные стороны, что даже самые близкие и родные люди переставали их узнавать. Обезумевшие от болей, ослепшие и оглохнувшие в нескончаемой агонии, готовые на любые, самые бесчеловечные и жалкие решения. Лишь бы прекратить это, хотя бы на секунду.
Чудом он не опустился до такого. Не умолял, не просил пощады, не плакал. Самая маленькая в мире капелька достоинства всё ещё оставалась в нём, и он цеплялся за неё из последних сил.
Много… много повторяющихся дней кошмара. И вдруг — пробуждение. Всё тело ломит, липкий пот и пелена на глазах. Не хватает сил, чтоб сесть. Путь до туалета — всё равно что взбираться на вершину Эвереста без ног. Но эти ощущения, болезненные и неприятные, стали глотком свежего воздуха. Впервые за долгое время его голова оказалась на поверхности…
Окон в палате не было. Никакая это не больница. Его запирали, связывали, когда было нужно, и всё в сопровождении охраны. Никто не отвечал на вопросы.