* * *
Выметаясь к пастбищу такси, я опасливо косился на чудовищные фаллосы изо льда, - крыши и карнизы были сплошь усеяны этими подарочками февраля. Черт побери, а почему они в Москве - сосульки, а у нас - бурульки? Потому что в Москве их сосут, а у нас ими бурят? Буровят?! Бурулят?! Особенно если этажа с шестого забурулит... - К неотложке, шеф! - Поехали. "Маячок"! Я 35-16! Везу клиента в неотложку! - Счастливого пути вам и пассажирам! Всю дорогу я был благодарен "Маячку" за ласку. Жирную гиппопотамшу в гардеробе больницы угнетала лень. Вставать лень, куртку мою на крючок вешать лень, номерок выдавать... Ее ожидал раскрытый на середине супер-пупер-бестселлер. "Купе?.." - я присмотрелся. Нет, хуже. "Купель Купидона-2", серия "Мини-Шарм": на обложке раскинулась томная от недосыпа дива, сплошь объята знойным мачо. На правой руке у мачо было шесть пальцев. Знакомые шуточки: Сева Ермаш, мой приятель-художник, замучившись с доставучим худредом, дождался приема работ и выхода книги в свет, сунул худреду в нос свежий, пахнущий краской экземпляр: "Считай!" "Что считай?!" - изумился худред. "Пальцы!" И когда худред обнаружил у всех персонажей на всех утвержденных им иллюстрациях по шесть пальцев, Сева сладострастно возопил: "Вот! Вот!!! Твое, козел, дело: не меня живописи учить, а пальцы заранее считать!" Гулко возвратясь, гиппопотамша швырнула номерок на стойку, как собаке кость, - и с разбегу нырнула обратно в "Купель". Аж брызги до потолка. Где у них тут журнал приема? Тощенькая бабуся на санпропускнике шуршит страницами: в семь сорок утра... Татьяна Беглова... черепно-мозговое, палата № 6... Символичность номера угнетает. Но недолго. Наглость - второе счастье. Свернув за угол, быстро облачаюсь в белый халат, память о проказах юности. Еще учась на третьем курсе бурсы, бегал сюда проведывать душеньку-медичку, маскируясь под белую и пушистую ниндзю-черепашку. Тут главное: спецодежду нацепил, морду кирпичом - и вперед, "с лица необщим выраженьем". Верней, с общим. Тогда примут за медбрата. Что ж, Влад Снегирь, умов властитель, - тряхнем стариной? Сейчас, пожалуй, и за врача сойду. У вас, больной, гангрена левого полушария! Клавочка, запишите: гильотина, УВЧ и пассировать в масле до появления золотистой корочки!.. Так, второй этаж, черепно-мозговое отделение. Матовая стеклянная дверь. Сбоку от входа грозится сакраментальное "Посторонним В.". Минздрав предупреждал: вторжение опасно для нашего здоровья. Плевать! Все его не замечали, а проворный Белый Ниндзя резво шел по коридору. Морщась, воздухом дышал он: пахнет супом, пахнет хлоркой, страхом, потом... Ненавижу эти запахи больницы! До сих пор я удивляюсь: как больные человеки могут оживать в миазмах?.. Это у меня нервное. Волнуюсь я за Таньку. До чертиков волнуюсь. До зубной боли. Вот и веселю сам себя, подзуживаю, строю карточный домик шуточек: несмешно, глупо, а помогает. Давно проверил: помогает. Все лучше, чем ныть. - Простите, доктор, а Генрих Константинович сегодня со скольких? - Генриха Константиновича не будет от стольких до воскресенья. Он улетел в Буркина-Фасо, на симпозиум трепанологов. Но обещал вернуться. Милый, милый... Тетка в мятой пижаме моргает коровьими ресницами. Белый Ниндзя удаляется. Вот и палата номер шесть. Осторожно приоткрываю дверь на два пальца. Воображение со злорадством садиста рисует: бинты, кровь на виске, всхлипы товарок по несчастью. Бесчувственное тело трогательно свернулось калачиком под простыней. На простыне - казенный штамп. Синий-синий, будто гематома. Танька, бедолага, младше меня на десять лет, и все норовила догнать: рано замуж выскочила, рано Ладочку родила... - ...нет, чувихи, прикидываете?! Без машинки, без оверлока, двое суток, как проклятая!.. Меня накрывает звуковая волна. Знакомая с отрочества. Вот она, сестрица моя, бурулькой ушибленная, - на койке у окна. Тараторит без умолку. А свекровь рыдала: помирает, ухи просит... Ага, разбежались! Решительно вторгаюсь в палату. - Привет, Танюха! Как жизнь молодая? Были б мозги, было б сотрясение?! - Вовка! Привет! Вечно ты со своими приколами... У тебя часы есть? Сколько времени?! Гляжу на циферблат. - Без четверти час. Дня, - уточняю зачем-то. - Ну, чувихи! Ну, даю! Четыре часа в бессознанке! А кажется, будто пару суток. Ой, Вовик, мне такие чудеса привиделись! Не поверишь! Я уже девочкам рассказала, а они смеются... Окидываю взглядом контингент. Три остальные койки оккупировали дамы-мадамы, из которых "девочкой" можно назвать лишь одну. С большого бодуна. - Вовик, зараза! - Танька обижена невниманием родного брата к ее чудесам. - Ты слушаешь или где?! Выхожу из подъезда, сворачиваю к "Лампе Аладдина" (секонд-хэнд новый, на вашем углу...), и тут рядом - бомба! Ба-бах! Я с копыт, глядь: а меня уже волокут куда-то. Голую! Я визжать, а им хоть бы хны! Пять чучмеков, блин! Ну, думаю, хорошо, если изнасилуют, - а если напугают?! Улицы кривые, халупы, вонища... Ноги по дороге сбила, босиком-то. А они, гаденыши, меня продали. Как рабыню Изауру. Прикинул?! И я два дня, дура дурой, галуны к мундирам пришивала. Тупой иголкой. Все пальцы себе исколола... А эти смеются! Чувихи, вас бы туда... Татьяна гордо вздергивает нос. Еще бы, наши глюки - не для скуки! - Рабовладельцы хреновы! Прикинул, Вовик?! Четыре часа без чувств, и то отдохнуть не дали. Гады! "Девочки" откровенно ржут басом. - Что врач говорит? - я стараюсь придать лицу озабоченное выражение, хотя Танька явно живее всех живых. Отставная рабыня машет рукой с ужасающим легкомыслием: - А ничего не говорит! Пусть только явится, коновал! Я ему... Нашел больную! Небось, Жорик, - это ее шеф-цеховик, лицо кавказской ориентации, злой черкес и вождь делаваров, - матом кроет: нам сегодня партию "алясок" сдавать. Костя уехал, у Ладочки ОРЗ, свекруха, коза старая, с ней сидит... Некогда мне разлеживаться! - Остынь, Танюха. Полежи до завтра, расслабься. Мало ли... Не сдохнет твой Жорик с "Алясками"! Я Анне Ильиничне позвоню, скажу: пусть в ателье сообщит. - Что вы здесь делаете? Кто вас сюда пустил? Больную нельзя беспокоить, у нее предполагается сотрясение мозга! Немедленно покиньте палату! Ага, мою Таньку побеспокоишь! Она сама кого угодно побеспокоит... Усатый айболит тянет меня за хлястик: - Я кому говорю?! - Прошу прощения, - чуть не ляпнул: "Прощения просим, благородный дон!" Я брат... э-э-э... сотрясенной. Мне позвонили, я сразу примчался...