Голос, который не заглушить и не заткнуть.
— Избавь меня от разговоров про бессмертие души, я слышал все твои проповеди.
— О нет, Лайт, я говорю о другом. Мне не нужна милость богини, чтобы оставаться в этом мире. Каждый творец жив, пока живо его творение, а я творец, Лайт. Из слабого, избалованного ребёнка я создал почти совершенство, свою точную копию, превзошедшую даже оригинал. Я создал тебя, Лайт. И пока жив ты, буду жить и я.
— Ошибаешься. Мы совершенно не похожи.
— Нет, Лайт, это ты ошибаешься. Ты лжёшь, убиваешь, предаёшь, используешь других в своих целях — всему этому научил тебя я. Всё это мои методы.
Голос, от которого никак не избавится, потому что он звучит прямо внутри твоей собственной головы.
— Ложь. Всё, что ты говоришь, ложь!
***
Он проснулся от собственного крика и тупой боли в глазу. Опять. Это происходило так много раз, что Лайт бы уже давно сбился со счёта, если бы вообще пытался считать.
Его жизнь — это небольшая комната во дворце, постоянная боль во всём теле и ночные кошмары. Такова цена за то, что он практически вернулся с того света. И кому это, спрашивается, было нужно?
Садясь на кровати, Лайт почти не почувствовал, как заныли рёбра, как неохотно двигалось тело, будто со скрипом и скрежетом заржавевших шестерёнок. Взгляд против воли уткнулся в большое напольное зеркало. И кто додумался поставить его рядом с кроватью?
Подойдя ближе и вглядевшись в отражение, Лайт усмехнулся. Жалкое зрелище. Иные трупы живее выглядят. Ещё и пол-лица бинтами замотано. Очень хотелось снять их и посмотреть, что же стало с глазом. Но…
— И всё же, ты ещё слишком человечен, подвержен страху, привязанностям. Но ты от этого избавишься. Рано или поздно.
Лайт вздрогнул, судорожно огляделся. В комнате никого не было. Ну, конечно.
— Ты мёртв. Прочь из моей головы, — сказал он, прекрасно осознавая, что говорит с пустотой. — Тебя нет.
Из зеркала на него смотрели глаза цвета стали, холодные, бездушные и пустые. Его собственные глаза, но в то же время чужие.
— Я есть, Лайт. Я всегда рядом и буду с тобой до самой твоей смерти. Я буду жить столько же, сколько и ты.
— Тогда тебе недолго осталось.
От колкого, острого взгляда этих глаз хотелось избавиться. Любым способом.
— И снова ошибаешься. Ведь, помимо всего прочего, я научил тебя выживать.
***
Аллен был готов ссориться, требовать, что-то кому-то доказывать, в общем делать всё то, что он так ненавидит, лишь бы его пустили к Лайту. Но Терамай был не против. То есть до этого Аллена раз десять выпроваживали стражники, не подпуская даже близко к главе ордена рыцарей храма, а теперь он сам одобрил его визит и даже сообщил, где находится комната Лайта. К слову, она не охранялась, а была просто закрыта на ключ, который Аллену без лишних слов отдали. Исходя из этого, и из того, что Лайт всё ещё здесь, Аллен сделал весьма неутешительные выводы о состоянии брата.
Если Лайт до сих пор заперт в этой комнате, значит, ему не хватает сил, чтобы сбежать. В то, что мнимая порядочность это способ показать свою лояльность и готовность к сотрудничеству, верилось с трудом. Нет, Лайт, конечно, умеет ждать. Но вот сидеть в запертой комнате он бы точно не стал, и на то была очень веская причина.
Раньше, очень давно, Игнасий практиковал странный вид наказания — если Лайт делал что-то не так хорошо, как бы ему хотелось, Игнасий мог запереть его в комнате на сутки или даже дольше. К запертой двери даже подходить никому не разрешалось, а срок наказания был ведом лишь самому Игнасию. Аллен не знает, была ли у Лайта всегда лёгкая степень клаустрофобии, или она развилась именно из-за этих наказаний, но долгое пребывание в запертой комнате буквально сводило его с ума. Так Лайта периодически наказывали не один год, пока он не научился мастерски взламывать замки и сбегать. И вроде бы с тех про прошло достаточно много времени, но Аллен почему-то очень сильно волновался.
Ему казалось, что его брат скорее бы стал беглым преступником, позже, повернув ситуацию так, что правительство бы ещё осталось у него в долгу и вынуждено бы было простить ему все преступления, чем позволил запереть себя и притворялся бы примерным арестантом.
Так Аллен размышлял, неспешно идя по коридору. В конце концов было ещё достаточно рано, и Лайт вполне мог спать.
А потом раздался гулкий звон разбивающегося стекла.
Наверное, на самом деле этот звук был достаточно тихим, но Аллену он показался оглушительным, пробирающим до костей словно ледяной ветер.
Он бросился бежать. Добежав до нужной двери он с силой дёрнул ручку, так что дверь жалобно заскрипела. Потом вспомнил, что она заперта. Судорожно вставил ключ в скважину, чуть его не сломав, повернул. Каждый оборот ключа, казалось, равнялся обороту часовой стрелки. Аллену чудилось будто прошла целая вечность, прежде чем он распахнул дверь, хотя не прошло и минуты.
— Какого?.. — выдохнул он, застыв на пороге и тут же поняв, что издало этот жуткий звон.
В другом конце комнаты, напротив кровати, стояло большое напольное зеркало. Сейчас зеркальную поверхность окутывала паутина тонких трещин, кое-где — видимо, в том месте, куда и пришёлся удар — зияли пустоты отколовшихся осколков. Эти осколки, запачканные кровью, валялись на полу рядом с зеркалом. Там же сидел Лайт. Аллен не увидел выражения его лица, видимую ему часть закрывали бинты и волосы, но, судя по всему, он даже не понял, что кто-то пришёл.
— О богиня… — тихо выдохнул Аллен закрывая дверь, — что тут вообще произошло?
Лайт будто нехотя повернулся к нему лицом и окинул отсутствующим холодным взглядом.
— Оно раздражало, — безразлично бросил он, подразумевая то ли зеркало, то ли отражение.
От этого тона и взгляда по спине пробежала дрожь, но больше всего испугало не это. Аллен сразу решил осмотреть руку Лайта, рассчитывая увидеть на ней царапины и ссадины, но всё оказалось хуже. Из ребра ладони торчал достаточно большой осколок. Из раны крупными каплями стекала кровь, но Лайт будто и не замечал этого. Складывалось ощущение, что он в принципе не слишком понимает, чего Аллен так суетиться.
Кое-как удалось убедить Лайта встать с холодного пола и пересесть на кровать, потому что ему было «и так нормально». На руку смотреть было страшно. Ещё страшнее было собраться с силами и выдернуть осколок, надеясь, что более мелкие частички не останутся в ране, а её саму удастся быстро залечить с помощью исцеляющей магии (большая удача, что у Аллена вообще не отобрали посох при проходе к заключённому).
— Ты хоть понимаешь что сделал? — спросил Аллен, уже почти не надеясь привести Лайта в чувство.
— Подумаешь, зеркало разбил, — флегматично сказал он.
— Ты руку себе об него «разбил»!
И только теперь Лайт наконец обратил внимание на осколок, вошедший в его руку практически до кости. Но это зрелище его скорее удивило, чем напугало.
— Оу, — выдохнул он, удивлённо приподняв брови.
— И это всё, что ты можешь сказать?! — возмутился Аллен, выведенный из себя это жуткой равнодушностью.
— Оно болит, залечи, пожалуйста? — Лайт состроил невинное лицо.
Аллен посмотрел на него убивающим взглядом и одним резким движением выдернул осколок. Лайт глухо взвыл. Как ни странно, от этого Аллен испытал даже некое успокоение.
Исцеление подействовало и даже лучше, чем Аллен ожидал. Рана затянулась и от неё остался лишь ровный красный след.
— Неплохо, — Лайт, словно оценивая работу, пошевелил рукой, сжимая и разжимая пальцы.
— «Неплохо» было бы, если бы ты не ломал королевское имущество и себя об него заодно, — недовольно пробурчал Аллен, собирая валявшиеся на полу осколки.
— Меня, знаешь ли, не так-то просто… — Лайт бросил странный, слишком пристальный взгляд на окровавленный осколок, всё ещё лежавший рядом, — сломать.
Аллену не понравился этот взгляд, и он, пожалуй, даже слишком поспешно сгрёб лежавший рядом с Лайтом осколок в уже собравшуюся кучку. Брат на это лишь невесело усмехнулся.
— Просто объясни мне, почему ты до сих пор здесь? — спросил Аллен вставая и окидывая комнату взглядом.