— Совершенствуешься в разрушении, — вздохнула она, — ты сжёг с десяток наших укреплений. Но это уже чуть лучше, чем было две недели назад. А теперь иди к лекарям, не хватало, чтобы ты тут кровью истёк.
И она ушла. Точнее телепортировалась, растаяв в воздухе фиолетовой вспышкой. Её последние слова глухо отдались в голове. Было бы ещё от чего истекать кровью. Мелочи.
Пламя медленно затухало. Становилось холодно.
— О богиня, у тебя же плечо прокушено, — прозвучало очень взволновано где-то совсем рядом. — Тебе срочно нужно к лекарю!
Точно. У него прокушено плечо. Зубы у монстров противные, мелкие, частые и острые, а челюсти сильные. Они впиваются так сильно, что порой могут отцепиться, только вырвав из тебя кусок плоти. Это должно быть больно. Но почему тогда он чувствует только мерзкое ощущение липкого холода на руке, затихающий жар пламени и больше ничего?
— Ноэ! Ты слышишь меня вообще?
Эдем обхватила руками его лицо, заставив посмотреть себе в глаза. Светлые и синие, как небо над головой. А ещё она была значительно ниже, так что Ноэ пришлось склонить голову так, будто он в чём-то виноват.
— Я веду тебя к лекарю, а ты не упрямишься, хорошо? — спросила она так, будто говорила с ребёнком. Очень непослушным и проблемным ребёнком.
Ноэ молча кивнул, потому что не знал, что ответить. Он вообще часто не знал, что ей ответить, когда она смотрит на него так. Ноэ не мог объяснить как так, но было в этом взгляде какое-то невыносимо огромное чувство, против которого он оказывался беспомощен. Если подумать, он против многих чувств оказывался беспомощен.
Пламя всё ещё глухо билось в груди, чуть медленнее, чем сердце, но чуть быстрее, чем хотелось бы самому Ноэ. Зато он всё ещё почти не чувствовал боли. Ему было интересно, если во время того, как пламя ревёт и беснуется, пронзить ему грудь, выломать рёбра, вырвать это пламя из него вместе с сердцем, он почувствует хоть что-то, кроме пустоты, холода и тишины?
***
Гензаи терпеть не мог зиму, потому что всё кругом белое, все кругом белые. Один он — чёрная тень, прожжённое пятно на белоснежном покрывале.
Гензаи терпеть не мог белый. Потому что да что это вообще за цвет такой? Когда всё белое — это как будто бы не хватило пигментов, красителей. Это как будто ленивый художник ушёл, не докрасив свою картину. Белый — это отсутствие цвета, отсутствие вообще чего бы то ни было. А ещё белый цвет режет ему глаза, привыкшие зорко видеть в полумраке и темноте.
Щурясь, кутаясь в шарф и натягивая капюшон, Гензаи надеялся преодолеть расстояние от гильдийского дома до замка как можно скорее. Он ненавидел то, что ему теперь приходится делать отчёты лично. Нет, почтовой птички с письмом им теперь недостаточно. Нет, курьера с подробным письменным отчётом тоже. Можно, конечно, посметь возразить, что ты вообще-то занят тем, что оберегаешь их дворец от монстров и спал часов семь, и то суммарно за всю неделю. Но тебе непременно ответят «а не слишком ли много ты на себя берёшь?», «мы, между прочим, тоже здесь не бездельничаем». Из уст герцога Стюарта это звучит как: «ах ты мерзкая шавка, смеешь на меня рычать? Неужели забыл, кто твой хозяин? Кусаешь руку, которая тебя кормит?»
Если бы Гензаи действительно «кормила» именно рука Стюарта, он бы отгрыз её по локоть, а потом загрыз бы и самого Стюарта, невзирая на любые последствия.
Но сегодня Гензаи повезло — а может, повезло Стюарту, потому что Гензаи был в таком состоянии, что вполне бы мог воплотить свои желания в жизнь — отчитываться пришлось только перед Терамаем. Клирик был милостив, удовлетворился очень кратким отчётом, расспросил о состоянии здоровья бойцов, о количестве раненых, ещё о чём-то, наверное, важном. Гензаи отвечал не думая, о том, что говорит. Все мысли его были сосредоточены только на том, как хочется есть и спать. По пути он даже завернул в лавку и купил кое-что съедобное, но оно пока так и лежало в сумке.
— А как ребята из «Ордена ветров»? Справляются?
«С чем именно справляются?» — захотелось переспросить Гензаи, потому что у него в первую очередь возникли ассоциации с нервными срывами и депрессией.
— Справляются, со всем понемногу, — уклончиво ответил Гензаи, не очень понимая что конкретно имеет в виду.
Терамай ответом удовлетворился и даже собирался отпустить Гензаи, но у того было собственное дело к клирику. Потому что раз уж всё так совпало, то ситуацией грех не воспользоваться.
***
Из груди против воли вырывался тяжёлый вздох. Почти страдальческий. Хорошо, что из-за монолога Акиры его не слышно. Иначе она бы, наверное, разволновалась ещё больше. Он называл это именно словом «разволновалась», но врач и медсестра, которых она отчитывала, явно называли каким-то другим. Скорее всего, куда более грубым.
— И это больница Небесной гавани? Столицы? И это к вам-то съезжаются со всей страны? Серьёзно? — глаза её смотрели так, что по коже пробегал мороз.
— Ты к ним слишком жестока.
Акира ненадолго обернулась, посмотрела задумчиво и снова бросила уничтожающий взгляд на врача.
— Ничего подобного. Я не требую больше, чем требует от этого человека его профессия. Я хочу, чтобы он вылечил больного, разве я прошу чего-то невозможного? Разве этого же не требует от него каждый, кто приходит сюда?
— Не всё можно вылечить, — заметила медсестра, но тут же подавилась воздухом, когда Акира перевела на неё взгляд, — в смысле не всё можно вылечить здесь и сейчас, но в будущем…
— В каком будущем?! — в глазах Акиры плясали искорки, и это настолько красиво, насколько и опасно. — Через день? Через месяц? Через год? Или через десять лет? Что за вздор? Разве раны лечат не здесь и сейчас? Разве вы оставляете их гнить без обработки, ожидая пока воспаление распространится по всему телу?
— Это не открытая рана. Здесь всё гораздо тоньше, вопрос сложнее, чем вы можете себе представить. Вы не понимаете, о чём говорите, — возразил доктор, пытаясь сохранять спокойствие, хотя по тому, как билась жилка у него на виске, было очевидно — он в ярости.
Стоило ли это остановить? Вообще-то, если быть совсем уж честным наблюдать за всем этим было достаточно интересно.
— А вы понимаете, о чём говорите? — Акира вздёрнула подбородок. Плохой знак. Очень плохой знак. В палате стало ощутимо жарче. — Разве не вы говорили, что не знаете, как это лечить? Так вам ли меня осаждать?
Врач кашлянул в кулак. Акира резко скрестила руки на груди. Появилось навязчиво желание вести счёт их словесной баталии.
Но нет. Это всё-таки нужно было остановить. Пока здесь что-нибудь не загорелось.
— Сжалься над ними. Моя травма вовсе не их вина, — на губах появилась улыбка, но какая-то неловкая, будто извиняющаяся. Кажется, это выражение он скопировал у Аллена.
Акира вновь обернулась, будто хотела посмотреть ему в глаза, но в последний момент отвела взгляд, словно стыдясь чего-то. Это было странно.
— Оставьте нас, — бросила она врачу и медсестре, даже не повернувшись в их сторону.
— Вы не имеете права здесь распоряжаться, — заметил врач.
— Ни малейшего, — согласилась Акира, смотря то ли в окно, на падающий хлопьями снег, то ли ещё куда-то.
— Простите, но не могли бы вы и правда нас оставить.
Врач и медсестра ушли, унеся с собой злость и раздражение. В палате стало тихо и холодно, словно открыли окно. Но это была просто Акира и её смена настроения. Она сама — и лето, и зима, и огонь, и лёд. И как это всё в ней живёт и умещается — непонятно.
Опустившись на стул, рядом с его кроватью, она потупила глаза в пол. Такой он её точно ещё никогда не видел. Акира впервые казалась настолько… незащищённой? честной?
— Фукуда, — произнесла она почти неслышно, всё ещё избегая смотреть на него. — Прости меня.
— Да ну, вышло вполне забавное представление, — он усмехнулся, — врача, правда, немного жалко, но…
— Я не об этом, — она покачала головой, и тёмные волосы упали ей на лицо.
— Тогда тебе и вовсе не за что извиняться.
Фукуда заправил выбившуюся прядь за её ухо. Делать это левой рукой было до странности непривычно. Будет ли ему вообще хоть когда-то привычно делать что-то левой рукой? Конечно, Ноэ, например, всю жизнь был левшой, но он-то таким родился. Да и вторую руку у него никто не отбирал.