Вечер оказался очень-очень приятным: веселье било из Ли ключом, его толстая жена обращалась с Ганилем, как с родным сыном, а Лани была совсем кроткой и сияла от радости. Юношеская неловкость Ганиля по-прежнему вызывала в ней непреодолимое желание его поддразнить, но, даже делая это, она была так мила и уступчива, что, казалось, еще немного, и весь ее задор превратится в нежность. В какой-то миг, когда она передавала блюдо, рука ее коснулась его руки. Вот здесь, на ребре правой ладони, около запястья, одно легкое прикосновение — он помнил это так ясно! Сейчас, лежа в постели в своей комнате над мастерской, в кромешной темноте городской ночи, он застонал от переполнявших его чувств. Ухаживание — дело долгое, протянется месяцев восемь, самое меньшее, и все будет развиваться очень медленно и постепенно — ведь речь как-никак идет о дочери Главного. Нет, думать о Лани просто невыносимо! Не надо про нее думать. Думай… про Ничто. И он стал думать про Ничто. О круге. О пустом кольце. Сколько будет О, умноженный на I? Столько же, сколько 0, умноженный на II. А если поставить I и 0 рядом… что будет означать 10?
Миид Светлокожий приподнялся и сел в постели; откинув назад свои каштановые волосы, он пытался разглядеть, кто мечется по его комнате. Сквозь окно едва пробивался грязно-желтый свет раннего утра.
— Сегодня День Отдыха, — проворчал Миид, — уходи, дай мне спать.
Неясная фигура воплотилась в Ганиля, метание по комнате- в шепот. Ганиль шептал:
— Миид, посмотри!
Он сунул Мииду под нос грифельную доску:
— Посмотри, посмотри, что можно делать этим знаком, который обозначает Ничто!
— А, это, — сказал Миид.
Он оттолкнул Ганиля с его грифельной доской, спрыгнул с постели и окунул голову в таз с ледяной водой, стоявший на сундуке рядом с одеждой. Потом, роняя капли воды, он вернулся к кровати и сел.
— Давай посмотрим.
— Гляди, за основу можно принять любое число — я взял XII, потому что оно удобное. Вместо XII, посмотри, мы пишем I — 0, а вместо XIII–I — I, а когда доходим до XXIV, то…
— Ш-ш!
Миид внимательно перечитал написанное. Потом спросил:
— Хорошо все запомнил?
Ганиль кивнул, и тогда Миид рукавом стер с доски заполнявшие ее красиво выписанные знаки.
— Мне не приходило в голову, — заговорил он опять, — что основой может стать любое число. Но посмотри: прими за основу X — через минуту я объясню тебе почему, — и вот способ сделать все легче. Вместо X будет писаться 10, а вместо XI-11, но вместо XII напиши вот что, — и он написал на доске 12.
Ганиль глядел на эти два знака как зачарованный. Наконец он заговорил каким-то не своим, срывающимся голосом:
— Ведь это… одно из черных чисел?
— Да. Ты, Ганиль, пришел к черным числам сам, но как бы с заднего хода.
Ганиль, сидевший рядом, молчал.
— Сколько будет CXX, умноженное на МСС? — спросил Миид.
— Таблицы так далеко не идут.
— Тогда смотри.
И Миид написал на доске:
Опять долгое молчание.
— Три Ничто, умноженные на XII… — забормотал Ганиль. — Дай мне доску.
Слышались только монотонный стук падающих капель за окном и поскрипыванье мела. Потом:
— Каким черным числом обозначается VIII?
К концу этого холодного Дня Отдыха они ушли так далеко, как только Миид смог увести за собой Ганиля. Правильней даже было бы сказать, как Ганиль увел Миида, так как под конец тот уже едва за ним успевал.
— Тебе нужно познакомиться с Йином, — сказал Миид. — Он может научить тебя тому, что тебя интересует. Йин работает с углами, треугольниками, измерениями. Он своими треугольниками может измерить расстояние между любыми двумя точками, даже если до этих точек нельзя добраться. Он замечательный Догадчик. Числа — само сердце его знания, язык, на котором оно говорит.
— И мой тоже.
— Да, я это вижу. Но не мой. Я люблю числа не ради них самих. Мне они нужны как средство. Чтобы с их помощью объяснить… Вот если, например, ты бросаешь мяч, отчего он летит?
— Оттого, что ты его бросил, — и лицо у Ганиля расплылось в широкой улыбке.
Он был бледен, а в голове у него звенело, как в пустом бочонке, от шестнадцати (минус короткие перерывы для еды и сна) часов чистой математики; и он уже потерял весь свой страх, все смирение. Он улыбался, как властитель, вернувшийся в родные края после долгого изгнания.
— Прекрасно, — сказал Миид. — Но почему он летит и не падает?
— Потому что… его поддерживает воздух?
— Тогда почему потом он все же падает? Почему он движется по кривой? Что это за кривая? Понимаешь, зачем нужны мне твои числа.
Теперь на властителя походил Миид, но это был не довольный собой, а рассерженный властитель, владения которого столь огромны, что с трудом поддаются управлению.
— И в своих тесных мастерских за ставнями, — презрительно фыркнул он, — они еще могут говорить о Тайнах! Ну ладно, давай пообедаем — и к Йину!
Высокий старый дом, пристроенный вплотную к городской стене, сверху вниз глядел на двух молодых мастеров своими окнами в свинцовых переплетах. Над крутыми черепичными крышами, блестевшими от дождя, нависли зеленовато-желтые сумерки поздней осени.
— Йин был, как и мы, Мастером-Механиком, — сказал Миид, пока они ждали у обитой железными полосами двери. — Теперь он больше не работает, сам увидишь почему. К нему приходят люди из всех Лож — Аптекари, Ткачи, Каменщики. Ходят даже несколько ремесленников и Мясник — он разрезает и рассматривает мертвых кошек.
Последние слова Миид произнес добродушно, но без насмешки. Наконец дверь открылась, и слуга провел их наверх, в комнату, где в огромном камине пылали поленья; с дубового кресла с высокой спинкой навстречу им с приветствием поднялся человек.
Увидев его, Ганиль сразу вспомнил одного из Высших Мастеров Ложи — того, что кричал ему, когда он лежал в Могиле: “Встань!” Йин тоже был стар и высок, и на нем тоже был белый плащ Высшего Мастера. Только Йина отличала сутуловатость, и лицом, морщинистым и усталым, он походил на старую гончую. Здороваясь, Йин протянул Мииду и Ганилю левую руку — правой кисти у него не было, рука оканчивалась у запястья давно залеченной блестящей культей.
— Это Ганиль, — уже знакомил их Миид. — Вчера вечером он додумался до двенадцатеричной системы счисления. Добейтесь от него, Мастер Йин, чтобы он занялся для меня математикой кривых.
Йин засмеялся тихим и коротким старческим смехом.
— Добро пожаловать, Ганиль. Можешь приходить сюда, когда захочешь. Мы все здесь чернокнижники, все занимаемся ведовством — или пытаемся заниматься… Приходи, когда захочешь, в любое время — днем, ночью. И уходи, когда захочешь. Если нас предадут, так тому и быть. Мы должны доверять друг другу. Любой человек имеет право знать все; мы не храним Тайну, а ее отыскиваем. Понятно тебе, о чем я говорю?
Ганиль кивнул. Находить нужные слова ему всегда было нелегко; вот с числами обстояло совсем иначе. Слова Йина его очень тронули, и от этого он смутился еще больше. И ведь никого здесь не посвящали торжественно, никаких клятв не требовали — просто говорил спокойно и негромко незнакомый старик.
— Ну, вот и хорошо, — сказал Йин, как будто кивка Ганиля было вполне достаточно. — Немножко вина, молодые Мастера, или пива? Темное пиво удалось мне в этом году на славу. Так, значит, Ганиль, ты любишь числа?
Была ранняя весна, и Ганиль стоял в Мастерской и следил за тем, как ученик Уонно снимает своей Палкой для Измерений размеры с Образца двигателя самодвижущейся повозки. Лицо у Ганиля было мрачным. Он изменился за эти месяцы, выглядел теперь старше, жестче, решительней. Да и немудрено — четыре часа сна в сутки и изобретение алгебры не прошли бы ни для кого бесследно.
— Мастер Ганиль… — робко сказал нежный голосок у него за спиной.