В своих донесениях он рекомендовал наладить с дружественной православной Молдавией более тесные отношения — например, присылать туда на продажу украшения из золота и серебра. Не упустил случая и покритиковать организацию посольской службы и недостатки русской политики в целом: «Житье наше русское, что царя-колокола звон — што доле от колокольни отойдешь, то больши слышат». Только в самом конце года, завершив дела, дипломат возвратился в Москву. Надежда войти после успешной миссии в штат Посольского приказа не оправдалась: ему пришлось вернуться в Псков, к прежним торговым делам. Но довольно скоро о нем вспомнили по схожему поводу — разнеслись слухи о подготовке вторжения поляков на Русь теперь уже на северном, прибалтийском фланге. Ордину-Нащокину поручили проверить сведения, и он снова, как и в Молдавии, прибегнул к помощи местных информаторов. Через доверенных лиц он наладил связь с архимандритом православного Духова монастыря в Вильно Никодимом, и тот сообщил, что о нападении на Русь в ближайшее время не может быть и речи, поскольку Речь Посполитая охвачена внутренними смутами. Эти сведения подтвердили специально посланные Ординым-Нащокиным в Литву купцы.
Тем временем слухи сыграли свою роль: жители Пскова и других пограничных уездов стали покидать насиженные места, боясь польского вторжения. Призвав к себе Ордина-Нащокина, псковский воевода приказал ему успокоить людей, ссылаясь на полученные им из Польши сведения. Очевидно, с этой задачей он тоже справился успешно, поскольку после восшествия на престол в 1645 году Алексея Михайловича новые власти включили его в состав воеводского управления — местной администрации Пскова. После этого его имя не упоминалось в официальных бумагах целых пять лет, и только «гиль» 1650 года снова вовлек его в большую политику. Как уже сказано, причиной тогдашних волнений стала афера купца Федора Емельянова, скупившего для продажи шведам немалую часть продававшегося на Псковщине зерна. Это вызвало недовольство местных жителей не только из-за того, что привело к резкому подорожанию хлеба, но и потому, что передача потенциальному врагу денег и стратегического сырья воспринималась как косвенная поддержка новой шведской агрессии против Руси.
Умудренные опытом предков, жители Пскова, как и Новгорода, были движимы патриотическими побуждениями и, вопреки благостным заверениям местного начальства, реально оценивали обстановку, предостерегая царя: «Шведы мирный договор во всем нарушали, православную веру у русских зарубежных людей отняли, церкви божие осквернили, попов на Руси ставить не дают, а крестьянских детей крестят своими немецкими попами в своих кирках». Народ по-своему понимал последствия этой акции: «Государеву казну денежную и хлебную шведские немцы возьмут… Твоею казною хотят нанять иных орд немецких людей и идти с ними под Великий Новгород и Псков»[17]. Так говорилось в челобитной царю, поданной участниками «гиля» 12 мая.
К «бунташным» событиям подобного рода, какими бы они по своей природе ни были, обычно примазывается та часть населения, которая обнаруживает готовность «половить рыбку в мутной воде». Соблазну легкой наживы поддались многие: ярыжки, кабацкие люди, стрельцы, посадские. Но постепенно наступало прозрение, пошли разговоры: «Не навести бы нам на себя за нынешнюю смуту такую же беду, какая была при царе Иване» (речь шла о расправе царя над Новгородом и Псковом в годы опричнины). К тому времени хаос и разорение в городе достигли пика, обильно пролилась кровь. С приходом подкреплений, вызванных воеводой, беспорядки удалось подавить, их зачинщики были схвачены. Только тогда от государя последовало разъяснение смысла и целей предпринятой верховной властью акции: «По вечному докончанию с шведским королем надобно было отдать всех перебежчиков, а довелось тех перебежчиков, православных христиан, в шведскую сторону отдать в лютеранскую веру с 50 000 душ, и мы велели за них дать деньги 190 000 рублей, и в то договорное число отпущено было с Логином Нумменсом только 20 000… Хотя бы вам в хлебе и прямое оскудение было, так вам бы надобно было бить челом нам, великому государю, и мы бы приказали привезти к вам хлеба».
Невольно возникает вопрос: что мешало, приступая к задуманному, направить из Москвы уполномоченных гонцов с разъяснением царской воли? В силу каких причин возникшее народное движение, имевшее вполне патриотический смысл, встретило такую жесткую реакцию, репрессии со стороны властей? Похоже, дело было в амбициях власти, в ее нежелании вести на равных диалог с населением: «Мы, великий государь с божьей помощью, ведаем, как нам государство наше оберегать и править, а холопи наши и сироты нам, великим государям, никогда не указывали»… В этом трагическом эпизоде русской истории отразилась прошедшая через века проблема отрыва власти от народа. В прямой связи с ней находилась другая вековечная проблема — нехватка умных, дальновидных государевых людей.