Меркантильные мотивы, по которым Котошихин пошел на сделку с совестью, вероятно, могли иметь место. Однако были причины другого характера, из-за которых он стал диссидентом. Позднейшие исследования открыли нечто существенное, имевшее место в его судьбе. Решающее влияние на умонастроения и поведение Котошихина мог оказать факт унизительного наказания, которому он был подвергнут. В переписанный им текст одного важного документа вкралась ошибка: оказалось пропущенным слово «великий» в словосочетании «великий государь», из-за чего к виновнику была применена жестокая мера наказания — публичная порка. Не столько физическая, сколько моральная травма не прошла без последствий для человека, который имел вес и авторитет в высшем чиновном сообществе. Из других источников явствует, что причиной такого поступка были имущественные проблемы, порожденные преступным захватом принадлежавшей ему и семье собственности в пору, когда он находился за границей.
Какими бы мотивами ни руководствовался Котошихин, принимая решение не возвращаться на родину, написанный им труд открывал в нем личность неординарную, глубоко мыслящую. Он выступает не только как зоркий наблюдатель, бытописатель, но и как аналитик, стремящийся вникнуть в коренные причины нестроения государственной жизни. Последовательно, шаг за шагом, он воспроизводит панораму государственного жизнеустройства, традиций, по которым выстраивалась властная вертикаль сверху донизу, ритуалы, предписывающие порядок поведения подданных везде, где присутствовала царствующая особа, вплоть до дворцовых покоев и опочивальни царя. Содержание некоторых глав позволяет судить о том, насколько Котошихин был вхож в высшие сферы, проявляя осведомленность в тонкостях отношений внутри правящей элиты. В повествовательной манере автор описывает расклад влиятельных сил, структуру, функциональные обязанности органов власти, высоту положения одних представителей придворных кланов по отношению к другим. Воссоздавая атмосферу преклонения, поклонения царственной особе, Котошихин вместе с тем обнажает подлинную суть закулисной жизни двора.
В сочинении излагается немало эпизодов, зарисовок, характеристик, проливающих свет на то, носителями каких ущербных качеств, недостатков выступали люди, с которыми ему приходилось иметь дело: «Российского государства люди породой своей спесивы и необычайны ко всякому делу, понеже в государстве своем научения никакого доброго не имеют и не приемлют спесивства и бесстыдства, и ненависти и неправды; и ненаучением своим говорят многие речи к противности… а потом в тех своих словах временем запрутся и превращают в иные мысли; а что они от каких слов говоря запираются и тое вину возлагают на переводчиков, будто изменою толмачат»[28]. Характерно авторское обращение, которое содержится в тексте: «Благоразумный читатель! Чтучи сего писания, не удивляйся. Правда есть тому всему; поняже для науки и обычая в иные государства детей своих не посылают, страшась того: узнав тамошних государств веры и обычаи, и вольность благую, начали свою веру отменять, а пристав к иным по возвращении к делам своим и к сородичам никакого бы попечения не имели и не мыслили»[29].
При этом Котошихин воспроизводит известную практику «железного занавеса», по существу аналогичную той, что имела место в недавний период российской истории. Для советского гражданина любая возможность поездки за границу становилась событием. Этому предшествовал ряд процедур: собеседований, проверок, подтверждений, гарантий со стороны поручителей. Невозвращение из-за рубежа воспринималось как измена, последствия которой испытывали на себе родственники и сослуживцы того, кто стал «невозвращенцем». О том же писал Котошихин: «И о поездке московских людей, кроме тех, которые посылаются по указу царскому и для торговли с проезжими, ни для каких дел ехати никому не позволено. А хотя торговые люди ездят для торговли в иные государства и по них познатных нарочитых людях собирают поручные подписи, за крепкими поруками, что им с товарами своими и с животами в иных государствах не остатися, а возвратится назад совсем. А который бы человек, князь или боярин, или кто-нибудь дела в иное государство без ведомости не бив челом государю, и такому б человеку за такое дело поставлено было в измену»[30].
Беглый подьячий Посольского приказа не вдавался в причины «рабского состояния» своих сограждан, но это делали другие, большей частью зарубежные, авторы. Так, Паисий Лигарид, митрополит Газы, долго гостивший у Алексея Михайловича, считал «корнями духовного недуга», «общей пагубой», «злом» то, «что нет народных училищ и библиотек. Если бы меня спросили, какие столпы церкви и государства, я бы отвечал: во-первых, училища, во-вторых, училища, в-третьих, училища»[31]. По этому поводу в 1668 году всерьез заговорили о необходимости создания первого на Р^си учебного заведения, однако открытие Славяно-греко-латинской академии в Москве состоялось только спустя 15 лет, — в 1682 году, уже в царствование Федора Алексеевича.