– Ты ещё помнишь.
– В старые добрые времена я смешивал твою излюбленную выпивку бесчисленное множество раз, Титус.
– Ха! Припоминаю. Ты говоришь о том заведении на улице Зансипля? Там ещё хозяин пропивал всю выручку?
– «Жаждущий Орёл», – ответил я.
Он все помнил. Но, казалось, Титус испытывает меня.
– Точно, «Жаждущий Орёл»! Как ты и сказал, мы провели там немало ночей. – Он поднял свой бокал с прозрачной охлаждённой выпивкой.
– Вскинь, опрокинь, и нальём ещё по одной!
Я повторил старый тост и чокнулся своим хрустальным бокалом, наполненным дорогим амасеком.
На мгновение мне показалось, что мы и вправду вернулись в те прекрасные старые времена. Тогда нам обоим было по девятнадцать лет, в наши головы то и дело ударяли моча и прометиум, нас недавно подняли до ранга дознавателей, и мы, студенты старого инквизитора Хапшанта, готовы были выйти на бой со всей чёртовой Галактикой. Только пять лет спустя, почти одновременно, нас повысили до полного инквизиторского чина и наши карьеры начались всерьёз.
В девятнадцать лет, пьяно покачиваясь, мы кутили в дрянном баре на улице Зансипля, посмеиваясь над своим прославленным наставником и сливаясь с жизнью. Сливаясь с ней настолько безудержно, как, наверное, возможно только в юности.
Другая жизнь. Далёкая и безвозвратно ушедшая. Теперь я уже не тот Грегор Эйзенхорн. А этот мужчина с длинными, подвязанными шнурком седыми волосами и покрытым шрамами лицом, одетый в термоблокирующий костюм, больше не был прежним Титусом Эндором.
– Ты мог бы и предупредить, – начал я.
– Что я и сделал.
– А ещё тебе стоило присоединиться к нам за ужином, – пожал я плечами. – Джарат снова превзошла себя.
– Я понимаю. Но тогда… – Он сделал паузу и задумчиво погонял по кругу кубики льда в бокале. – Но тогда стало бы известно, что инквизитор Эндор нанёс визит инквизитору Эйзенхорну.
– Всем и так прекрасно известно, что они старые друзья. В чем проблема-то?
Эндор поставил бокал на стол, расстегнул застёжки на поясе и стянул через голову верхнюю часть своего маскировочного костюма.
– Слишком жарко, – заметил он.
Его нижняя рубашка потемнела от пота, а на шее на чёрном шнурке все так же висел кривой зуб заураптора. Да, этот зуб. Много лет тому назад я извлёк его из ноги Титуса, после того как ему удалось прогнать зверя. Это случилось на Бронтотафе дюжину десятилетий тому назад, а то и больше. Тогда мы вдвоём помогали Хапшанту в операции, проводимой в туманных топях этой планеты.
– Я прибыл сюда ради Новены, – сказал он. – Меня вызвали, чтобы присоединиться к свите Орсини. Смею предположить, то же самое можно сказать и о тебе. Мне хотелось поговорить с тобой и сделать это как можно дальше от любопытных ушей.
– Поэтому ты и вломился в мой дом?
Он глубоко вздохнул, прикончил свою выпивку и пошёл к бару в углу комнаты, чтобы налить ещё.
– У тебя неприятности, – произнёс он.
– В самом деле? С чего бы это?
Как ни в чём не бывало, Эндор продолжал срезать цедру с лимона.
– Не знаю точно. Но ходят слухи.
– Всегда ходят какие-нибудь слухи.
Он резко повернулся ко мне:
– Отнесись к этому серьёзно. – Его глаза неожиданно приобрели очень жёсткое выражение.
– Договорились, я слушаю.
– Ты знаешь, как крутится мельница слухов. У кого-то всегда имеется причина их распускать. Стали ходить кое-какие россказни. И поначалу я не обращал на них внимания.
– Россказни?
Он вздохнул и уселся в кресло с новой порцией выпивки.
– Поговаривают, что ты… нечестив.
– И что именно говорят?
– Будь ты проклят, Грегор! Я же не один из твоих подозреваемых, которых надо допрашивать! Я пришёл как друг.
– Друг, который взломал мне дверь и одет в маскировочный костюм…
– Ты не мог бы заткнуться хотя бы на минутку?
– С удовольствием. Если ты перейдёшь наконец к делу, – помедлив, ответил я.
– В первый раз я просто услышал, как кто-то наговаривает на тебя.
– Кто?
– Не имеет значения. Я вмешался и высказал им всё, что думаю. Но потом я снова услышал эту историю. Эйзенхорн – нечестивец, сбился с праведного пути.
– В самом деле?
– Потом я услышал другое. Теперь говорили уже не «Эйзенхорн – нечестивец», а «Есть серьёзные люди, имеющие повод полагать, что Эйзенхорн стал нечестив». Так, словно эти подозрения приобрели официальный статус.
– До меня ничего подобного не доходило, – произнёс я, усаживаясь поудобнее.
– Конечно нет. Кто же мог сказать тебе такое в лицо, кроме друга… или судебного собрания Внутренних Расследований?
Я приподнял брови:
– Ты, похоже, и в самом деле обеспокоен, верно?
– Чертовски верно. Кто-то держит тебя на прицеле. Кто-то, имеющий влияние в высших эшелонах. Каждый твой поступок да и вся карьера находятся под наблюдением.
– Ты делаешь выводы на основе слухов? Да ладно тебе, Титус. Я знаю многих инквизиторов, у которых найдутся причины поставить на мне крест. Монодоминанты из кабинета Орсини и идеалисты пуритане, сплотившиеся вокруг него в могущественный блок. Кроме того, радикалы со своими взглядами. Тебе это известно. Мы, амалатиане, среди них пользуемся дурной славой.
Я уже упоминал прежде, насколько мне ненавистна политика вообще. И нет ничего столь же бесплодного и утомительного, как попытки разобраться во внутренней политике самой Инквизиции. Мои собратья разбились на фракции, разделённые верой и интеллектуальным сектантством. Мы с Эндором относим себя к амалатианам, то есть придерживаемся оптимистичных взглядов и трудимся на благо поддержания целостности Империума, верим, что он функционирует в соответствии с планом божественного Императора. Мы сохраняем статус-кво. Выслеживаем преступников: еретиков, ксеносов, псайкеров – основных недругов человечества. И это, конечно же, является нашей основной целью. Но мы возьмёмся за кого угодно, если почувствуем, что он может нарушить стабильность в Империуме, и готовы идти до конца, вплоть до вмешательства в межпартийные войны августейших институтов нашего общества. Мне всегда казалось несколько забавным, что мы стали частью фракции, борющейся против фракционности.
Мы утверждаем, что относимся к пуританам. Конечно, так оно и есть, если сравнивать нас с ультрарадикальными фракциями Инквизиции наподобие иствааниан и реконгрегаторов.
Но нам столь же чуждо и крайне правое крыло пуританских фракций – монодоминанты и торианцы, часть которых почитает за ересь даже использование обученных псайкеров.
Если у меня и возникли неприятности, то это был не первый случай, когда инквизитор, придерживающийся умеренных взглядов, схлестнулся с экстремистами внутри собственной организации.
– Это вышло за пределы простых интрижек между фракциями, – спокойно сказал Титус. – Проблема не в нападках консерваторов. Тут причина только в тебе. У них что-то есть на тебя.
– Что?
– Какая-то конкретная информация.
– С чего ты это взял?
– С того, что двадцать дней назад на Мессине я был задержан и допрошен инквизитором Осмой из Ордо Маллеус.
После этих слов я даже вскочил с кресла:
– Что он сделал?
Титус отмахнулся:
– Я как раз покончил с некоторыми пустыми формальностями и уже готовился упаковывать вещи, чтобы отправляться на Трациан, когда на связь со мной вышел Осма. Он был вежлив, доброжелателен и спрашивал, не могу ли я встретиться с ним. Я отправился на встречу. Все прошло очень цивилизованно. Он не собирался арестовывать меня, но не думаю, что мне удалось бы покинуть его прежде, чем он закончил. Его окружали охранники, и было очевидно, что, попытайся я уйти, его люди остановили бы меня.
– Возмутительно!
– Нет, просто это Осма. Полагаю, ты знаком с ним? Один из свиты Орсини. Правая рука Безье. По сути своей он торианец. Всегда старается разузнать как можно больше о том, на чей хвост садится.