Хольм Ван Зайчик
Дело жадного варвара
Учитель сказал:
— Благородный муж думает о морали и долге, а мелкий человек – о вещах и удобствах. Поэтому благородный муж имеет единочаятелей[1], а мелкий человек имеет роскошь.
Му Да спросил:
— Можно ли думать о морали и долге, но иметь роскошь?
Учитель ответил:
— Иногда так случается.
Му Да еще спросил:
— Можно ли думать о вещах и удобствах, но иметь единочаятелей?
Учитель ответил:
— Никоим образом нельзя.
Багатур Лобо
Апартаменты Багатура Лобо,
23 день шестого месяца,
пятница, вечер
Баг проснулся за десять минут до семи. Некоторое время он лежал с закрытыми глазами и прислушивался к окружающей действительности. Все было спокойно: за окном почти неслышно шуршала морось – долгожданный дождь после недели душного зноя, когда плавился асфальт и падали в обморок шоферы на забитой в конце рабочего дня первой кольцевой дороге, и веера выпадали из их натруженных рук… И вот вчера дракон дал наконец ливень – нездешний, почти тропический, свирепый и буйный ливень, за стеной которого пропадала вытянутая рука. Баг видел подобное трижды в жизни, последний раз – три года назад, когда вихрь честной службы занес его в забытый богами, но вполне процветающий и ухоженный городок Луфэн на тихоокеанском побережье, компьютерную столицу Сибирского улуса; пользуясь непогодой, группа австралийских варваров пыталась контрабандой вывезти партию новейших микросхем… Баг усмехнулся, не без простодушной гордости вспомнив, как он вплавь догонял их новенький катер, бестолково скачущий на тяжкой восьмибалльной волне.
За полупрозрачным тюлем занавеси стояла привычная хмурь – плотные тучи низко нависли над Александрией, сея вниз невесомые бисеринки влаги; погода располагала к дурному настроению.
Баг не испытывал к дождю каких-либо определенных чувств. Нельзя сказать, что он был уж вовсе доволен существованием в природе дождя; бродить под дождем ему скорее не нравилось. С другой стороны, дождь был во многом полезен и очень естественен. Баг скорее соглашался с тем, что дождь бывает. Причем, в Александрии много чаще, чем, скажем, в Ханбалыке.
Баг отбросил шелковое покрывало и сел. Посмотрел на часы. И тут же действительность отозвалась гулким ударом – на Часовой Башне начали отбивать семь вечера. Мгновением позже гул барабана догнал низкий рев большого колокола в Храме Света Будды.
Отдернув тюль, Баг с последним ударом колокола ступил на влажные плиты террасы. Отсюда, с десятого этажа открывался прекрасный вид на Александрию. Морось не в силах была скрыть слегка размытый, но все равно величественный и прекрасный контур храма Конфуция; по конькам многоярусных крыш его в затылок друг другу выстроились оскалившиеся на злых духов львята, а желтая черепица блестела от дождя. Был виден даже темный, в красном лаковом обрамлении проем входа в главный зал; можно было разглядеть две фигурки, неспешно идущие от внешних врат к главному залу, под доску со скромными золотыми иероглифами Кун-цзы мяо[3].
Рядом в небо врезалась пронзительная и тонкая, воздушная пагода Храма Света Будды, толпились крыши прочих строений, сливаясь с сооружениями светскими. Ровная как стрела, пронзала город главная магистраль Проспекта Всебъемлющего Спокойствия, пересекая мостами Нева-хэ и ее причудливые притоки – и упиралась в прямоугольный бастион Палаты церемоний. Баг вгляделся в неподвижные фигурки охранников перед входом и, отбросив ладонью влагу с волос, принялся за ежевечерний тайцзицюань. Медленно двигаясь по плитам, он освежал в памяти комментарий Чжу Си на девятнадцатую главу Лунь юя; с каждым отточенным годами движением, нарочито замедленным и неумолимым, словно многотонный пресс, Баг выдавливал из себя усталость и созвучное хиленькому дождику настроение. У дождика не было шансов.
Соседняя слева терраса пустовала. На правой под легким тентом сидел в бамбуковом кресле сюцай неизвестно каких наук Елюй – упитанный сын богатых родителей, прибывший из самого Ханбалыка на промежуточные экзамены. Лицо Елюй имел жизнерадостное и открытое, на лице этом произрастали жиденькие усики, но Багу сосед не нравился, ибо имел пристрастие к варварской танцевальной музыке, которое, Баг был просто уверен, справедливо подавляли домашние и которому сюцай тут же воздал должное, вырвавшись из родного гнезда в Александрию. О состоятельности родителей сюцая говорила квартира, в которой он проживал, — дома на Проспекте Всеобъемлющего Спокойствия были баснословно дороги; за Бага платило Управление[4].
1
В подлиннике Х. ван Зайчика здесь употреблен весьма древний китайский политико-филосовский термин «тунчжи». В современном китайском он применяется в качестве обращения одного члена компартии к другому и переводится на русский язык как «товарищ». Однако в отличие от слова «товарищ», изначально означающего партнера в том или ином занятии (зачастую, торговом) и фактически синонимично слову «подельщик», китайское «тунчжи» обозначает людей, имеющих одинаковые стремления, идеалы, чаяния (
2
Дошедшие до нас списки «Лунь юя»(«Суждений и бесед») насчитывают двадцать глав. Двадцать вторая глава, представлявшая собою, по свидетельству некоторых древних комментаторов, квинтэссенциюконфуцианской мудрости и написанная Учителем собственноручно за несколько месяцев до кончины, считалась утерянной еще во времена царствования Цинь Ши-хуанди (221–209 гг. до н. э.), во время его знаменитых гонений на конфуцианскую ученость и культуру. Однако мы не исключаем, что в руки столь пытливого исследователя и неистового коллекционера, каким был Х. Ван Зайчик, каким-то образом мог попасть текст драгоценной главы. Его домашняя библиотека до сих пор закрыта для посторонних, и лишь правнуки ученого посредством весьма длительных и утонченных процедур ежедневно оспаривают друг у друга честь стирать с ксилографов и свитков пыль – и не пускать к ним чужаков.
4
Практика предоставления служащим жилья, так называемой ведомственной жилплощади за казенный счет – гун чжай или гун се – уходит корнями в седую китайскую древность.