– Великий хан идет со всеми женами и наложницами! – стоя на коленях, выдавал тот секреты. – Все огланы, все эмиры идут на тебя со своими гаремами! Там столько женщин и слуг, сколько и бахадуров самого хана Тохтамыша!
Это были очень интересные и важные сведения. Тащить за собой стада женщин и прислуги мог только очень самонадеянный государь! Тохтамыш и впрямь рассчитывал только на победу. И это человек, который проигрывал одно сражение за другим! Тимур хотел понять его и не мог. Что творилось в голове у такого властелина? Воистину, тут только сам Аллах и мог разобраться!
А еще пленники сказали, что впереди их ждут новые реки – Кумак, Орь, Буртя-Томасы, Зай, Куль, Ик, а потом и Яик, широкая, но мелкая, рыжая от глины река, хозяйка этих мест. Вся земля тут была щедро изрезана реками и речушками, и почти все они впадали в Яик. По дороге разведчики изловили еще одного языка. Тот сказал, что у хана огромное войско, но, прознав, что сюда спешит войско эмира Тимура, хан поспешно ушел назад.
– Стало быть, враг уже близко, – сказал на военном совещании Тимур. – Он, как и мы, тоже плутает в неведении и кормится слухами. Ты знаешь, Султан Махмуд-хан, что делать.
Тот кивнул. Султан Махмуд-хан в тот же час дал распоряжение по всему авангарду:
– Никому не отлучаться от своей тысячи и кошуна (кошун – тюркская сотня. – Авт.), ночью огни не зажигать! Лошадям перевязать морды! Быть тише воды, ниже травы!
Теперь пошли с великой осторожностью. Так достигли реки Яик – широкой, но совсем неглубокой, рыжей от глины реки. Построив плоты, с 1 по 4 июня 1391 года армия Тимура стала переправляться на другой берег мелководной реки по бродам Айгыр-Яли и Бур-Кичил. И вновь – никаких татар! Только дикие кочующие башкиры, которые разлетались в стороны при появлении разъездов Тимура. Затем были реки Сакмара, Самара в ее верховьях, по слухам впадавшая в великую реку Итиль…
Два войска охотились друг на друга, как два хитрых и опасных зверя, и оба войска были так осторожны, что оставляли о себе самые скромные сведения. За Самарой появились татарские разъезды, эмир Тимур уже готов был принять сражение, но противник вновь ушел в сторону. Тохтамыш был практически неуловим. И тут наконец Тимуру донесла разведка, что его враг стоит на слиянии рек Кундузча и Суок (самарские реки Кондурча и Сок). И как видно, уходить пока никуда не собирается.
– Наконец-то! – услышав это известие, проговорил Тимур. – Охота за призраком утомила меня. Но почему именно эти реки – Кундузча и Суок?
Ему ответили, что для хана Тохтамыша это условленное место встречи. Что он ждет своего подданного – московского князя Василия Дмитриевича. Это северный вассал хана Тохтамыша, сын того самого князя Дмитрия Донского, который одиннадцать лет назад разбил эмира Мамая.
Новость не понравилась Тимуру. По всей видимости, московский князь был очень силен, если Тохтамыш, имея такое огромное войско, все равно ждал его.
Не знал Тимур другого: что именно в те дни, когда ему донесли, где остановился Тохтамыш, в ставку хана прибыл тот самый князь – Василий Дмитриевич. И с ним было всего несколько сотен человек.
Князя пригласили к шатер Тохтамыша. Тот вошел взволнованный, в кольчуге, без шлема, низко поклонился сюзерену. Вид у него был виноватый.
– Ты подрос, князь Василий, – оглядев его, холодно сказал Тохтамыш. – Был отрок, стал мужчина. А глаза все те же – хитрые! Как и у твоего покойного отца.
– Да не хитрые у меня глаза – осторожные, – нарочито простовато ответил Василий Дмитриевич и в доказательство даже развел руками. – Я ж пред очами великого хана стою. Как тут без осторожности? – Он положил руку на грудь. – Сердцем я чист перед тобой, великий хан.
– Вот я и говорю – хитрец ты, князь! Чист он сердцем! Вся ваша порода такова – лукавцы-московиты.
Великому князю московскому и владимирскому было в ту пору девятнадцать с половиной лет. Он являлся старшим сыном Дмитрия Ивановича, прозванного Донским, и княгини Евдокии, дочери великого князя нижегородского и суздальского Дмитрия Константиновича. Княжича Дмитрия, будущего Донского, женили на Евдокии, когда ему было пятнадцать лет, а ей тринадцать. Молодая жена была еще ребенком. Она родила своего первенца только в восемнадцать лет. Но сын вышел хорош – смел, умен, расчетлив, осторожен. Последние три черты характера и позволяли выживать русским князьям, которые ограниченно властвовали в самой северной части улуса Джучи, или Золотой Орды. Потому что смелых, но неосторожных в Орде, как правило, убивали. Гордость мешала им выживать. Василий хорошо знал татар. Когда ему было одиннадцать лет, Тохтамыш сжег Москву. Мальчика в те кровавые и роковые недели, когда ордынцы уничтожали все на своем пути, отец увез с собой подальше от стольного града. Когда по непонятной милости Дмитрию Ивановичу разрешили вернуться княжить в разоренную Москву, хан Тохтамыш потребовал у князя выдать ему сына. Три долгих года Василий провел в Орде, вволю насмотревшись на басурманские порядки, на азиатскую жестокость, на унижение пленных русских. Научился стрелять из лука не хуже степняка, сражаться на кривых мечах, держаться в седле так, словно конь был твоим продолжением. Все это лучше других умели ордынцы и передали мастерство ему. Когда Василию было четырнадцать, он бежал в Молдавию, к православному господарю Петру Мушате, и уже через Литву и Польшу вернулся с почетом в родную Москву. Тохтамышу было тогда не до него – хан Орды был по уши втянут в войну с Тимуром, которую сам и развязал. Хана постигали неудачи, и Тохтамыш не собирался портить отношения с Дмитрием Ивановичем по таким пустякам, как бегство из почетной и обеспеченной неволи его сына. В 1387 году великий князь литовский Витовт обручил с Василием единственную дочь Софью, на будущее соединив две благородные крови – Рюриковичей и Гедиминовичей. И не прогадал – еще через два года Дмитрий Иванович приказал долго жить, и Василий Дмитриевич стал великим князем московским и владимирским. В этом статусе его утвердила Орда. Но впереди было противоборство с дядей и младшим братом, а теперь еще и война с малопонятным русскому человеку азиатским владыкой Тимурленгом, эмиром-хромцом, который, как говорили, строил башни из человеческих голов и запросто оставлял от цветущих городов пепелища.