– У вас что… Вы что, занимались сексом?
Лана расхохоталась, как будто с высоты ее жизненного опыта я была маленькой дурочкой – даже если и так, какого черта?
– Ты можешь такое себе представить? Да нет, тогда бы Луиза натравила на меня их жуткого ребеночка! Кристиан просто заказал мне скульптурный портрет всей семьи.
– Голышом?
– Ага, – отозвалась Лана, стремительно теряя интерес к собственному рассказу.
– И какой он… Как оно получается? Очень неприлично?
Лана пожала плечами, глядя на экран своего телефона.
Когда Элла только начала встречаться с Гарольдом, у меня была идея сдружиться с Ланой, чтобы тоже обзавестись своим собственным близким, но ничего не вышло. Лана больше нуждалась в слушателях, чем в друзьях.
Я взяла тряпку и пошла в зал протирать столики – исключительно для того, чтобы Лана для разнообразия сменила меня у кофемашины. По пути меня охватило странное чувство – острое физическое ощущение чьего-то взгляда. Кто-то смотрел на меня. Я не Лана, чаще всего меня не замечают, так что чувство было очень тревожное. Отвлекшись на него, я наткнулась на столик и выругалась вслух. Собирая тряпкой крошки, я быстро оглядывала посетителей.
За одним столиком – компания женщин, как на подбор, с обручальными кольцами на пальцах. Перед каждой – чашка зеленого чая, посредине – один-единственный пончик с кокосовой стружкой и четыре вилки. За двумя отдельными столами – двое мужчин с одинаковыми бородами, в одинаковых клетчатых рубашках, согнувшиеся над одинаковыми ноутбуками и совершенно друг друга не замечающие. Еще женщина, которая пытается читать «Джейн Эйр», но взамен следит краем глаза за мамашей с двухлетним малышом, громко стучащим ложкой по соседнему столику. И, наконец, мужчина в куртке от Carchartt и в темных очках, сидящий у самых дверей. На голове у него, несмотря на жару, вязаная шапочка, перед ним на столике – стакан воды.
Тут-то и случилось три вещи: Лана уронила тарелку, и та с грохотом разбилась о шахматную плитку пола; человек в шапочке взглянул поверх очков в направлении шума; и я немедленно узнала его – ударная волна узнавания прокатилась по мне и через меня, вгоняя в дрожь.
Мы уставились друг на друга – я и мужчина у дверей – и я видела, что он понял, что я его узнала. Когда наши взгляды встретились, я резко вспомнила то, что совершенно забыла: тогда, десять лет назад, его машина пахла, как рождественская елка. Когда мы остановились позавтракать, он заказал для меня не только блинчики, но и яичницу. На мне тогда была малиновая вельветовая курточка поверх полосатой футболки, обтягивающие штанишки и белые ковбойские сапожки с серебряными шпорами, которыми я страшно гордилась. Он рассказывал мне сказки – некоторые я уже знала, а некоторые нет. Я так никогда и не вспомнила их содержания, зато помнила ощущение от них: такое же чувство возникает при чтении стихов – настоящих стихов, от которых встают дыбом волоски на шее, а в глазах закипают слезы.
Это был тот самый человек, который увез меня в голубом «бьюике», мужчина, которого я представляла своим отцом. Шапка скрывала рыжие волосы, но глаза было невозможно не узнать. Тогда я была ребенком и все, что могла сказать о его возрасте, – это что он взрослый. Только теперь я заметила, насколько он молодой – лет двадцать, ну, самое большее, двадцать пять. С момента нашей встречи прошло десять лет, а он совершенно не изменился, ничуть не постарел. Это было невозможно. Однако я была совершенно уверена, что это он – и что он явился сюда из-за меня.
Пока я переваривала всю эту информацию, он встал из-за стола, подхватил книгу, которая лежала перед ним, и вышел из кафе. Колокольчик на двери еще не успел утихнуть, как я бросилась за ним – и запнулась о провод чьего-то ноутбука, так что едва не своротила компьютер на пол. К тому моменту, как я закончила извиняться перед владельцем и добралась наконец до двери, загадочный человек уже исчез. Я отчаянно прочесывала взглядом пустой тротуар, и пальцы тщетно искали в воздухе сигарету – мы с мамой одновременно бросили курить, когда переехали к Гарольду.
Мужчина в шапочке ушел. Простояв на пороге несколько минут, я наконец вернулась в кафе.
После него на столе остались пустой стакан, смятая салфетка… А еще перо, расческа и кость. Перо было темно-золотое, с зеленоватым кончиком. Расческа – красная, пластиковая. А кость – наверное, куриная, да только походила по форме на человеческий палец. Она была вычищена добела. Эти три предмета были выложены на столешницу так, что напоминали иероглиф – странный знак, запечатлевшийся у меня в уме, когда я смахнула свои находки в карман форменного фартука.