И вотъ, единственному дѣтищу горделиваго богача, собственника обширныхъ земель, владѣнія котораго и вверхъ раскинулись до самыхъ облаковъ,-- выпало на долю отпраздновать цвѣтущую весеннюю пору жизни среди постоянной, вѣчной зимы. Да, когда тамъ, внизу, заиграютъ майскіе вѣтерки, станутъ наливаться почки, когда птицы начнутъ вить гнѣзда и все весело встрепенется -- Валли должна будетъ взять пастушью палку, покинуть зазеленѣвшія поля и идти въ пустыню -- въ ледники. Но вотъ и весна и лѣто прошли внизу; воютъ тамъ осенніе вѣтры, скоро и снѣгъ покроетъ долины -- Валли можетъ тогда оставить ледники, спуститься... въ объятія новой зимы, зимы пониже. Въ самомъ дѣлѣ, какъ будто и тѣло и душу ея закабалили зимѣ!..
Изъ окрестныхъ поселянъ никто не посылалъ туда своихъ пастуховъ. Горныя пастбища они обыкновенно отдавали въ аренду шнальзерцамъ по той сторонѣ хребта, къ которымъ они были ближе, а арендаторы отправляли въ эти мѣста двухъ звѣроподобныхъ, закаленныхъ въ невзгодахъ парней. Молодцы эти обвертывались въ звѣриныя шкуры и жили тамъ, какъ отшельники, въ каменныхъ конурахъ, разстояніе между которыми было довольно порядочное. Штроммингеръ, самый зажиточный во всей деревнѣ, всегда отдававшій свои пастбища въ аренду,-- посылалъ теперь родную дочь попробовать, каково живется шнальзерскимъ пастухамъ!.. Валли и не думала жаловаться, и молча, не торопясь, сбиралась въ дорогу... Невеселый путь предстоялъ ей въ горы. Утромъ, еще задолго до восхода солнца, когда всѣ еще спали, она вышла изъ-подъ родительской кровли. Одна старушка Люккардъ, "знавшая напередъ все это по картамъ", провела съ Валли послѣднюю ночь, помогая ей укладываться; она засунула ей на прощанье букетикъ руты за ленту шляпы и захотѣла проводить ее, хоть немножко проводить. Плакала старушка, какъ будто провожала дорогаго покойника. Слѣдомъ за ними шелъ Клеттенмайеръ съ котомкой. Старый это былъ, вѣрный, работникъ Штроммингера; ему одному удалось посѣдѣть на службѣ у него -- потому только, что онъ былъ крѣпокъ на ухо и не могъ слышать руготни хозяина. Этого старика Штроммингеръ и далъ въ проводники своей дочери. Люккардъ довела Валли до тропинки, круто поднимавшейся въ гору; тутъ она попрощалась съ нею и пошла домой, чтобы успѣть приготовить завтракъ. Дѣвушка, взобравшись уже довольно высоко, остановилась и глянула внизъ, на дорогу, по которой плелась старушка. Она увидѣла ее и замѣтила, что Люккардъ вытирала слезы передникомъ... У самой Валли сердце ёкнуло и стало какъ-то мягче... Въ самомъ дѣлѣ, старушка всегда была ласкова къ ней; эта старая, слабая женщина все-таки любила Валли... Вдругъ Люккардъ оглянулась и указала ей рукой наверхъ. Дѣвушка посмотрѣла туда, куда было указано, и увидѣла въ воздухѣ что-то темное, медленно и какъ-то робко цлывшее вдоль стѣны утесовъ; казалось -- это былъ бумажный змѣй, который то падалъ, то снова тяжело поднимался, не поддерживаемый вѣтромъ... Молодой орелъ, махая подрѣзанными крыльями, летѣлъ за своей хозяйкой, но у него, какъ видно, не хватало уже силъ -- и онъ еле двигался, подскакивая и дрыгая то однимъ, то другимъ крыломъ.
-- О, мой Ганзль! Какъ же это я забыла тебя, Ганзль!? воскликнула Валли и бросилась бѣжать на помощь къ вѣрному своему другу, выбравъ кратчайшую дорогу. Она съ легкостью серны перелетала съ камня на камень и скоро добралась до своего воспитанника. Люккардъ остановилась, поджидая Валли. Дѣвушка спустилась съ кручи и побѣжала по тропинкѣ, держа въ рукахъ орла; старушка такъ обрадовалась ей, какъ будто долго-долго не видѣла ее, а Валли стояла передъ ней, прижимая Ганзля, какъ ребенка, къ своему сердцу. Она со вчерашняго вечера уже не отдѣляла орла отъ Іосифа, думала о нихъ одновременно, и Ганзль былъ для нея теперь какъ-бы безмолвнымъ посредникомъ между ею и любимымъ человѣкомъ,-- даже больше: Валли казалось, что Іосифъ превратился въ орла, и вотъ она держитъ его въ своихъ рукахъ.
Такъ человѣкъ, съ теплой вѣрой въ сердцѣ, творитъ, создаетъ видимый, образный символъ, чтобы приблизить къ себѣ то, что представляется ему недостижимымъ, безконечно далекимъ; онъ воплощаетъ безплотное, видитъ невидимое, и вотъ деревянный крестъ и кусокъ разрисованнаго холста становятся для него священными, чудотворными предметами. Пылкая любовь также ударяется въ символику, хватается за видимыя, реальныя явленія, когда предметъ страстной любви недостижимъ или слишкомъ отдаленъ... Валли обрѣла въ своемъ Ганзлѣ великое утѣшеніе, единственную отраду.