Дни шли, близилось это время, и на сердце Валли наваливался тяжелый камень: мысль о домашней тюрьмѣ все сильнѣе и глубже возмущала ее. Но., за нею никто не являлся -- точно тамъ внизу и забыли о ней. А тутъ начались холода, погода портилась, дни умалялись, ночи стали длиннѣе -- и въ одну изъ мятелей пропали безслѣдно двѣ овечки; остальной скотинкѣ почти нечего было уже ѣсть, да и вообще пришло то время, когда обыкновенно стада оставляютъ горныя пастбища. Раздѣливъ съ Ганзлемъ послѣдній кусокъ сыра, Валли сказала своему товарищу: "Насъ хотятъ, видно, уморить здѣсь голодухой"... и невольный ужасъ овладѣлъ ею. Здоровая, цвѣтущая дѣвушка была возмущена этою страшною мыслью. Но какъ быть? Оставить стадо на произволъ судьбы и отправиться безъ провожатаго искать дороги домой? Допустить погибнуть здѣсь неповиннымъ козамъ и овечкамъ?.. Ну, нѣтъ, она не сдѣлаетъ этого: стоять такъ стоять ужь до конца -- или пасть, какъ падаетъ на полѣ битвы честный военачальникъ вмѣстѣ съ своимъ отрядомъ. А не пойдти ли ей самой со стадомъ по ледникамъ, занесеннымъ снѣгомъ? Растерять козъ, овецъ или видѣть, какъ онѣ станутъ исчезать на глазахъ -- нѣтъ, нельзя, нельзя! И такъ, оставалось одно -- ждать.
И Валли дождалась: за ней пришелъ батракъ. Было мрачное осеннее утро; густой туманъ мѣшалъ что либо разсмотрѣть на аршинномъ разстояніи; скотинка ёжилась отъ стужи и скучивалась въ загонѣ, а Валли, цѣпенѣя, сидѣла у жалкаго очага. Прежде ее пугала мысль умереть тутъ вмѣстѣ съ козами и овцами -- умереть медленною голодною смертью; теперь она не менѣе ужасалась при мысли идти домой... Что же хуже: погибнуть здѣсь, оставшись у втораго отца, угрюмаго Мурцолля, или отправится къ первому?.. Она колебалась.
Батракъ нарушилъ молчаніе:
-- Отецъ велѣлъ сказать тебѣ, чтобы ты и на глаза ему не попадалась, коли не хочешь исполнить его приказанія. И еще велѣлъ сказать, что жить ты будешь вмѣстѣ со скотницами, потому онъ клятву далъ, чтобы ты въ домъ ни ногой!
-- Вотъ это ладно! произнесла Валли, и грудь ея свободнѣе вздохнула.
Работникъ слегка вытаращилъ глаза.
Дѣвушка стала собираться въ дорогу. Камень свалился съ ея сердца... Ее избавили отъ совмѣстнаго житья съ ненавистными ей людьми; она пріютится гдѣ нибудь въ хлѣвѣ... Отецъ, думая наказать ее, дѣлаетъ ей благодѣяніе: поселившись внѣ дома, она спокойно можетъ предаваться своимъ думамъ, мечтать хоть цѣлый день, а если поговорить захочется -- отчего же и не поболтать съ Люккардъ: старуха такая добрая, такъ ласкова къ ней... А вѣдь только тамъ, въ гостяхъ у Мурцолля, когда ей пришлось остаться совсѣмъ одной, она въ первый разъ подумала о преданной ей Люккардъ, оцѣнила ее, и ужъ отецъ не отниметъ у нея этого послѣдняго утѣшенія.
Валли даже развеселилась и живо стала приготовляться къ возвращенію. Страхъ при мысли о непріятной совмѣстной жизни съ отцомъ -- прошелъ, и она уже мечтала, тихо радуясь, о томъ, какъ возликуетъ старушка, когда воспитанница ея вернется къ ней. Хоть одна-то душа есть тамъ, внизу, которая будетъ ей рада!.. Дѣвушкѣ и это было отрадно.
-- Идемъ, Ганзль! обратилась она къ орлу, когда все было готово. Ганзль, насупившись, съ взъерошенными перьями, сидѣлъ у очага.-- Идемъ опять къ нашей Люккардъ!
-- Да ужь старуха-то больше не у насъ, замѣтилъ батракъ.
-- Какъ такъ! Гдѣ жъ она?..
Валли почти съ испугомъ взглянула на него.
-- А хозяинъ выгналъ ее.
-- Выгналъ ее -- Люккардъ?! воскликнула дѣвушка.-- Да за что же?..
-- А вотъ, не могла она поладить съ Гельнеровымъ-то Викентіемъ. Теперь онъ у насъ, значитъ, большакомъ въ домѣ.
Работникъ проговорилъ это равнодушнымъ тономъ, потомъ свиснулъ и взвалилъ себѣ на спину котомку съ вещами Валли.
Дѣвушка поблѣднѣла.
-- Гдѣ же она теперь?..
-- Да тамъ -- у старухи Аннемидель, въ Винтершталѣ.
-- Когда это было?
-- Ну, недѣль этакъ съ десятокъ прошло. И горевала же старуха -- н-да! Просто вотъ идти даже не могла... Страхъ-то колѣнки ей такъ и подкашиваетъ. Если бы Клеттенмайеръ и Нацци ее не подхватили -- упала-бы... При всей это деревнѣ было, и всѣ видѣли, какъ онъ ее вытурилъ.