Валли вдругъ вскочила; въ красныхъ отъ слезъ глазахъ вспыхнулъ лихорадочный огонь; пальцы рукъ невольно сжались, и она подняла кверху загорѣлые кулаки.
-- Ну, ладно же! Погодите вы тамъ всѣ... варвары! Явлюсь я къ вамъ! Покажу я вамъ, что значитъ выгонять вонъ неповинныхъ, безпомощныхъ!.. Богъ свидѣтель, Люккардъ, услышишь ты въ могилѣ своей, какъ я отдѣлаю ихъ за тебя!...
Тутъ глаза ея нечаянно остановились на распятіи, висѣвшемъ надъ кроватью покойной старушки. Въ порывѣ скорби Валли стала упрекать Того, Кого все еще не понимала и не могла понять. Она была страшна въ своемъ невольномъ гнѣвѣ. Вся непреклонность, дикость, все что она унаслѣдовала отъ отца -- развилось въ ней широко и безпрепятственно въ глуши изгнанья, а честное, горячее сердце, знакомое только со свѣтлыми, благими стремленіями, ничего не подозрѣвая, толкало и разносило по всему тѣлу пагубно-взбудораженную кровь.
Дѣвушка собрала свою драгоцѣнность -- карты, на которыхъ умирающая старушка оставила для Валли незримую печать своей любви къ ней, и вернулась къ Аннемидель въ кухню.
-- Ну, мнѣ теперь пора въ дорогу, проговорила она довольно спокойнымъ тономъ,-- только прежде я бы попросила тебя разсказать мнѣ о томъ, что именно вышло тамъ между Люккардъ и.... хозяиномъ....
Такъ Валли называла теперь отца. Аннемидель вылила похлебку въ деревянную чашку и почти принудила дѣвушку взяться за ложку.
-- Изволь, разскажу, начала старушка, видя, что Валли стала ѣсть.-- Слушай. Викентій-то совсѣмъ завертѣлъ твоимъ отцомъ, а тотъ съ лѣта захромалъ, пересталъ, значить, бѣгать. Ну, и сталъ этотъ Викентій каждый вечеръ къ нему похаживать, карточками его занимать: и все проигрываетъ, все проигрываетъ -- ладно, думаетъ, весь проигрышъ ворочу, когда дочкой твоей завладѣю!.. А старикъ такъ къ нему привязался, что скоро отдалъ ему въ руки все хозяйство.... Нога-то больная мѣшала ему часто выходить. Ну, Викентій и сталъ думать: что ужъ, домъ все равно что мой, буду-ка я управлять всѣмъ по своей волѣ. Вотъ тутъ-то и зачалась ссора между нимъ и Люккардъ. Сестра моя хотѣла по прежнему присматривать за порядкомъ, да нѣтъ: Викентій все у нея отобралъ, и она даже пикнуть не смѣла. Замѣтилъ онъ, что Люккардъ крѣпко горевала, вотъ и говоритъ онъ ей какъ-то: "хочешь -- сдѣлаю я тебя настоящей хозяйкой, какъ слѣдуетъ; даже сквозь пальцы стану смотрѣть, ежели ты захочешь, примѣрно, чѣмъ поживиться,-- но помоги мнѣ Валли получить: ты это можешь, она вѣдь тебя слушается!".... Ну-ужъ тутъ Люккардъ не вытерпѣла, такъ и отрѣзала ему, что никогда она не была воровкой и не станетъ на старости лѣтъ брать на-душу такого грѣха, что не надо ей ничего кромѣ честно-заработаннаго, а ужъ о такомъ человѣкѣ, который о ней такъ дурно думаетъ, она и слова не вымолвитъ Валли.... И отплатилъ ей лиходѣй за это: сейчасъ пошелъ къ Штроммингеру и наклепалъ на нее. "Я, говоритъ, теперь увѣренъ, что все это дѣло Люккардъ: она наговаривала Валли и на меня, и на васъ, поджигала ее супротивничать, потому что ей самой хотѣлось все хозяйство къ рукамъ прибрать" Вотъ тебѣ и вся исторія! Ну, а это совсѣмъ сокрушило сердце моей сестры... Вдругъ этакъ говорить о ней -- и хоть одно-то было-бы слово правды! Да, тяжко человѣку, ежели взводятъ на него напраслину.... Ну, скажи, учила она тебя идти супротивъ отца?...
-- О, нѣтъ -- никогда! Это была тихая, скромная женщина. Въ чужія дѣла она не любила вмѣшиваться....
Сверкавшіе глаза Вали снова затуманились отъ навернувшихся слезъ; она отвернулась и встала.
-- Ну, храни тебя Богъ! Я скоро опять буду у тебя, проговорила дѣвушка, взяла посохъ, шляпу, позвала Ганзля и быстрымъ шагамъ пошла домой.
VI.
День на родинѣ.
Валли пришлось снова перейдти черезъ трепещущій мостикъ, и тутъ она почувствовала, что голова у нея кружится и кровь, хлынувшая въ голову, стучитъ въ вискахъ. Мягкость, влажность воздуха здѣсь казалась ей, сравнительно съ разрѣженнымъ, холоднымъ воздухомъ ледниковъ, тяжелою, давящею. Ганзль, покачиваясь отъ быстрой ходьбы ея, вцѣпился когтями въ плечо.... Все это мучило Валли и казалось ей невыносимымъ. Вотъ она и у своей родной деревни, но чтобы дойти до дома отца, нужно было прошагать черезъ все селенье. Обыватели, успѣвшіе уже пообѣдать, глазѣли изъ оконъ -- и завидя Вальбургу Штроммингеръ, оживились и затыкали на нее пальцами.