Позади церкви стоялъ домикъ священника, а у домика, около дверей, помѣщалась деревянная скамейка. Надъ окошечками жилища патера висѣлъ коробокъ уже съ отцвѣтшей горной гвоздикой. Валли рѣшилась дождаться здѣсь утра. Что-жъ, священникъ по крайней мѣрѣ защитить ее отъ непріятностей, грубаго обращенія съ нею со стороны обывателей... Она прилегла на скамейку, посадивъ Ганзля тутъ-же, въ головахъ у себя, и почти сейчасъ-же крѣпко уснула. Природа взяла свое.
-- О! Господи! Какого это подкидыша даровалъ Ты мнѣ?
Слова эти прозвучали надъ головой Валли. Она открыла глаза... Было уже совсѣмъ свѣтло, насталъ день. Передъ нею стоялъ самъ хозяинъ домика.
-- Слава Тебѣ, Господи! произнесла дѣвушка, смутившись, и поспѣшно встала.
-- И нынѣ, и присно, и во-вѣки вѣковъ! Аминь. Но какъ попала ты сюда, чадо мое? Кто ты? Ну, и странный же у тебя товарищъ, однако! прибавилъ патеръ съ ласковою улыбкой:-- я чуть не испугался, право!...
-- Ахъ, ваше преподобіе, заговорила Валли откровенно:-- очень уже тяжело у меня на совѣсти и хотѣлабы я исповѣдаться! Я -- Вальбурга Штроммингеръ, съ Солнечной площадки. Бѣглая я... А убѣжала потому, что ссора у меня выпіла съ Гельнеровымъ Викентіемъ, и я голову ему проломила, да еще подожгла сѣновалъ отцовскій...
Патеръ даже руками всплеснулъ.
-- Ахъ, Создатель! Что это за исторіи ты разсказываешь!.. Этакая молодая и... столько въ тебѣ злобы!...
-- Да нѣтъ-же, отецъ мой, совсѣмъ не злая я! Мнѣ вонъ и муху жалко убить... А ужъ очень разозлили они меня, отвѣтила Валли, прямо взглянувъ на священника своими большими, дѣтскими, чистыми, свѣтлыми глазами.
Этотъ взглядъ заставилъ патера повѣрить ей.
-- Ну, иди за мной, произнесъ онъ,-- и повѣдай мнѣ все, какъ это случилось; только пугало-то ужъ оставь здѣсь...
Пугаломъ онъ обозвалъ орла. Валли сейчасъ-же подбросила Ганзля, который, взмахнувъ крыльями, усѣлся на крышѣ. Она послѣдовала за священникомъ въ его жилище.
Миръ и тишина царствовала въ этомъ домикѣ. Въ углубленіи комнатной стѣны помѣщалась простая деревянная кровать; надъ нею были изображены два горящія сердца: одно представлялось патеру сердцемъ Спасителя, другое -- сердцемъ Дѣвы Маріи. Надъ этимъ изображеніемъ, рядомъ съ книжками духовнаго содержанія, стояла на полочкѣ фарфоровая кропильница. Въ комнатѣ было еще нѣсколько полочекъ съ книгами, была и старенькая конторка; передъ большимъ неуклюжимъ столомъ стояла скамья, выкрашенная темной краской; пять-шесть деревянныхъ стульевъ, налой съ довольно большимъ распятіемъ, съ вѣнчикомъ изъ бѣлыхъ алпійскихъ цвѣтовъ, двѣ цвѣтныя литографіи, изображающія папу и святыхъ, клѣтка съ птичкой подъ потолкомъ, да старинный коммодъ -- вотъ и все убранство комнаты. Что касается коммода, то онъ былъ тутъ первымъ украшеніемъ; вмѣсто ручекъ, въ тяжелые ящики его были вдѣланы львиныя головы изъ мѣди, державшія въ зубахъ кольца. На коммодѣ этомъ находилось много хорошенькихъ вещицъ: поставецъ съ фигуркой святаго, тонко вырѣзанной изъ дерева, стеклянная коробочка съ младенцемъ Іисусомъ, сдѣланнымъ изъ воска и положеннымъ въ розовую люльку, прялочки изъ стекла, побурѣвшій отъ времени букетъ изъ искуственныхъ цвѣтовъ (плодъ монастырскаго досуга) въ желтой урнѣ подъ стекляннымъ футляромъ, небольшая шкатулка, облѣпленная раковинками, рудничокъ въ банкѣ, а по самой серединѣ -- маленькія ясли, обложенныя мохомъ и блестящими слюдистыми камешками, обставленныя изящными фигурками людей и животныхъ; но обѣимъ сторонамъ яслей стояло по одной хрустальной солонкѣ; тутъ-же, рядомъ съ этими священными предметами, помѣщались хорошенькія чашечки и кружечки. Чистота вездѣ была поразительная, какъ будто на свѣтѣ совсѣмъ и не существовало пыли. Коммодъ, разукрашенный такимъ образомъ, былъ такъ сказать дѣтскимъ алтаремъ одинокаго священника, заброшеннаго на высоту шести тысячъ футовъ надъ уровнемъ моря и надъ всѣмъ тѣмъ, что мы называемъ современной культурой. И онъ самъ воздвигъ этотъ алтарь Господу Богу -- Творцу всего прекраснаго на землѣ. Когда, бывало, кругомъ гудѣла мятель, ревѣла буря, потрясая домишко его,-- патеръ похаживалъ по комнаткѣ своей, часто останавливался передъ коммодомъ и, задумчиво глядя на свое маленькое хорошенькое царство, улыбался, покачивалъ головой и произносилъ: "Чего-чего только не сдѣлаютъ человѣческія руки!"...
Валли, взглянувъ мелькомъ на коммодъ съ такими чудесными штучками, также подивилась, хотя и молча, ловкости и искуству рукъ человѣческихъ. Вотъ вѣдь ужъ какъ богатъ ея отецъ, а подобныхъ штукъ въ домѣ у него не было,-- да, впрочемъ, пожалуй, и не зачѣмъ было-бы имѣть ихъ: сработаны онѣ не для грубыхъ, неловкихъ крестьянъ... Она въ первый разъ въ жизни видѣла теперь такія прекрасныя вещи. Прялку свою, въ сравненіи съ граблями, вилами, косой,-- Валли считала до сихъ поръ вёрхомъ совершенства, самою изящною, красивою штукой! Ей какъ-то даже боязно было оставаться въ этой комнатѣ... "Ступишь неловко, того и гляди разобьешь еще что нибудь"... и дѣвушка порѣшила, что тутъ надо ей быть совсѣмъ скромной, тихой. Ноги ея сами захотѣли сбросить у дверей тяжелые подбитые гвоздями башмаки, обычную обувь горцевъ, чтобы не поцарапать гладкаго бѣлаго пола; но хозяинъ попросилъ Валли не снимать башмаковъ, а прямо идти садиться -- и она, стараясь ступать на носски, вошла въ горницу и осторожно спустилась на ближайшій къ ней конецъ скамьи. Священникъ, какъ человѣкъ наблюдательный, поглядывая на Валли своими радушными, свѣтлыми старческими глазами, замѣтилъ, что гостью особенно притягивалъ къ себѣ разукрашенный коммодъ. Старикъ хорошо зналъ сердце человѣческое.