-- А надо такъ жить, какъ жилъ Христосъ: все терпѣть, все переносить! отвѣтилъ патеръ.
-- Позвольте, отецъ мой... Вотъ Христосъ все терпѣлъ, все переносилъ -- такъ Онъ и зналъ, зачѣмъ Онъ поступаетъ такъ: Ему хотѣлось людей научить. Ну, а я не знаю, зачѣмъ мнѣ-то такъ поступать? Да и кому во всемъ нашемъ околодкѣ пришла-бы охота хоть чему нибудь поучиться у меня?... Ну, хорошо, ну пошла-бы я смирнехонько въ подвалъ, позволила-бы запереть себя... Что-жъ, кому-бы было это примѣромъ? Никому!... А смиренство мое, пожалуй, меня-же и погубило-бы въ подвалѣ-то!...
Старикъ сидѣлъ призадумавшись. Помолчавъ съ минуту, онъ поднялъ голову, покачалъ ею, посмотрѣлъ на Валли своими проницательными, ласковыми глазами и сказалъ:
-- Ахъ, ты, чадо необузданное!.. Ужъ не хочешь-ли ты и со мной поссориться?.. Да, крѣпко испортили они тебя, очень раздражили, если ты ужъ стала теперь видѣть вездѣ однихъ враговъ и наталкиваться на противорѣчія. Успокойся-ка, пораздумай, да посмотри: гдѣ ты? Пришла ты къ Божьему слугѣ, а Богъ-то говоритъ: Я -- Любовь. Не пустое это слово, и я покажу тебѣ, что оно -- истина! Слушай-же: вотъ, всѣ люди ненавидятъ тебя, осуждаютъ, а Всевышній все-таки любитъ тебя, прощаетъ тебѣ всѣ прегрѣшенія. Такою, какова ты теперь, сдѣлали тебя безсердечные люди, да суровая жизнь посреди горъ. Господь Богъ все это видитъ и знаетъ очень хорошо; передъ Нимъ душа твоя открыта, и Ему извѣстно, что сердцемъ ты добра, честна, хотя нагрѣшила и много. Знаетъ Онъ, что въ пустынѣ не можетъ произрости садовый цвѣтокъ и что однимъ топоромъ тонкой вещицы изъ дерева не сдѣлаешь. Послушай теперь: если Отецъ нашъ небесный видитъ, положимъ, грубо-вырѣзанную фигурку, однако изъ очень хорошаго дерева, и находить, что стоитъ изъ такой деревяшки сдѣлать нѣчто лучшее -- Онъ самъ беретъ тогда ножъ и начинаетъ исправлять то, что брошено недодѣланнымъ, испорченнымъ... Подъ Его рукой деревяшка принимаетъ другой, лучшій видъ. Постой, я вотъ что хочу тебѣ сказать: ты должна стараться сдерживать себя, не давать еще болѣе ожесточаться душѣ своей, потому-что если Господь Богъ раза два-три проведетъ ножемъ и замѣтить, что деревяшка-то ужъ очень тверда -- Онъ оставитъ эту работу, броситъ деревяшку... Позаботься, чадо мое, о сердцѣ своемъ! Пусть оно размягчится, аки воскъ, и будетъ послушно животворящей десницы Создателя нашего. Ну, ежели станетъ не въ моготу -- крѣпко больно, все-таки стерпи, соблюди себя! Помни, что это десница Божья трудится надъ тобой. Бываетъ -- глубоко, страшно глубоко западетъ въ сердце горе... Знай: это ножъ Господній сглаживаетъ наросты, бугорки! Поняла теперь?...
Валли кивнула головой, хотя и не совсѣмъ увѣренно.
-- Ну, хорошо, погоди, снова заговорилъ священникъ:-- я тебѣ это получше объясню. Вотъ, чѣмъ-бы больше хотѣлось быть тебѣ: простой палкой, деревяшкой, которою можно зашибить человѣка и которую, ежели сломаютъ, бросятъ въ огонь,-- или напримѣръ, тонко вырѣзанною фигуркою святой? Ты видѣла такую фигурку на моемъ коммодѣ... Да, и ее ставятъ подъ стеклянный колпакъ и съ благоговѣніемъ поклоняются ей. Ну?...
Это показалось дѣвушкѣ понятнѣе, и она весело тряхнула головой.
-- Ну-да! Ужъ конечно такою лучше быть!...
-- Что, небось? То-то вотъ я и говорю: простыя руки сдѣлали изъ тебя деревяшку, а подъ Божьей рукой ты можешь сдѣлаться святою -- если будешь только поступать такъ, какъ я тебя училъ.
Валли посмотрѣла на старика большими, удивленными глазами... Странно какъ-то было у нея на душѣ: и хорошо-то, и такъ-бы вотъ, кажется, сейчасъ всплакнула!..
Молчаніе продолжалось довольно долго, наконецъ она робко проговорила:
-- Ну, я не понимаю, почему это такъ, только у васъ, отецъ мой, все по новому какъ-то... Никогда, ни отъ кого не слыхивала я такихъ рѣчей! Нашъ вотъ зельденскій патеръ все бранилъ, все бранилъ меня; и сейчасъ это у него: "дьяволъ и грѣхи наши"... Другихъ и слова, нѣтъ!... Не могла я понять, чего онъ собственно желаетъ: вѣдь въ то время-то ничего этакого дурнаго за мной не водилось. А вы такъ это все хорошо, явственно показываете! Ежели-бъ да остаться мнѣ у васъ -- ну, славно-бы зажила я! Ужъ само собой работала-бы я тутъ цѣлый день, хлѣба даромъ не ѣла-бы...