— Советские люди привыкли обгонять время.
— Вам нравится быстро жить? Скоро умереть?
— Нет, вы не так поняли, Олаф. Жить мы любим долго, а дела делать быстро.
— Теперь я знаю. Только с китами у вас ничего не получится, южнополярный кит трудный.
— Трудный — не трудный, а в будущую путину мы будем сами гарпунить китов! Ведь на стоянке в Одессе мы занимались на гарпунерских курсах, изучали теорию.
— Это очень дерзкие слова, — сказал Стильверсейн хмурясь.
Вот из-за этого мне порой нравилось подразнить норвежца.
— Олаф, — просил я, — покажите, как надо гарпунить китов.
— Вам показывать?..
От такой просьбы лицо Стильверсейна становилось словно у скряги, к сокровищам которого прикоснулась чужая рука.
Однажды в шторм накат зыби обрушился на Стильверсейна. Его опрокинуло. Не будь возле него боцмана, который бросился к нему на помощь, норвежец в один миг очутился бы за бортом китобойца.
Я отвел норвежца в каюту и принялся растирать ушибленные места.
— Спасибо, — придя в себя, сказал он, — большое спасибо! Вы сможете плавать в Антарктике. Вы отважные… Ладно, я буду показывать вам, как надо гарпунить кита.
Это было так неожиданно, что, признаться, я даже растерялся:
— Неужели, Стильверсейн, это правда?
— Да, правда.
Но вскоре на него нашло раздумье. Может быть, ему было страшно делиться опытом со мной? Ведь об этом могут узнать в корпорации гарпунеров, и тогда до самых последних дней жизни быть китобою Олафу без дела на берегу. И Стильверсейн хитрил:
— Не надо знать кита, надо знать воду. Ветер висит — кит ленивый. Ветер шумит — кит злой. Вода черная — кит хитрый…
Вскоре промысловый сезон закончился. В следующую путину мы вышли без иностранных гарпунеров.
Бывая в Кейптауне, я спрашивал о Стильверсейне, но «Хозяин Большой Воды», казалось, пропал без вести.
… И вот, после стольких лет разлуки, Олаф снова со мной.
— О, я теперь не тот, не тот Стильверсейн! — сказал он, сердито ткнув себя мундштуком трубки в грудь. — Тот был суеверный и самодовольный скот, — признался он с грустью, — а этот, что стоит перед вами, понял, как надо жить…
Я внимательно слушал Стильверсейна. Резкие морщины по краям губ, желтая кожа лица и вздрагивающее плечо говорили о какой-то пережитой трагедии. Лишь одни глаза, голубые, по-детски ясные, остались от прежнего Олафа.
Потоки мутной воды неслись по мостовой. Водосточные трубы с взрывающим клекотом выбрасывали фонтаны. Все тонуло в сером, холодном сумраке. В подворотне сквозило.
— Олаф, — сказал я, — пойдемте куда-нибудь в тепло.
— Что ж, пожалуйста, — ответил он нерешительно. — Только у меня ничего нет…
Подняв воротники плащей, мы направились к набережной. Дождь утихал. Наступили сумерки. В гавани зажглись корабельные огни, и отражения их в воде, у самых бортов, были похожи на огромные золотые початки кукурузы.
Пивной бар «Королевский пингвин» привлек наше внимание. Мы вошли и выбрали столик подальше от стойки.
Официантка, миловидная девушка, недоверчиво покосилась на Стильверсейна.
— Две кружки пива, хлеба, ветчины, сыра, и побольше! — заказал я, и не ошибся.
Стильверсейн с жадностью набросился на еду. Потом он выпил пива и закурил трубку.
— Я вижу, вы хотите узнать, что произошло со мной? — произнес он тихо. — Хорошо, я скажу… Это случилось в том самом сезоне, когда вы без посторонней помощи отправились бить китов, а я нанялся на китобойное судно «Риндбок». В океане, в разгар промысла, я заболел — заболел впервые в жизни. Может быть, лихорадка… Не знаю… Температура доходила до сорока. Да, вот я и свалился. А тут, как назло, марсовый орет: «Гарпунера к пушке!» Я не поднялся. Пришел капитан, мистер Джегере, похожий на абордажный крюк, и стал кричать: «Стильверсейн, вы должны встать! Встать и гарпунить китов! Из-за вас компания не может терпеть убытки!» — «Я не могу, — сказал я, — нет сил… Я ничего не соображаю». — «Поглядите-ка вот на эту штуку», — сказал капитан Джегере и показал мне пистолет.
И мне пришлось разворачивать пушку почти в бреду, под пистолетным дулом, две недели, под ледяной зыбью…
Я вернулся и пролежал шесть месяцев в частной больнице. Все деньги, что я собрал за несколько лет, ушли на лечение. Доктора говорят — сердце… И вот ваш Олаф без океана. Я работал ночным сторожем в Порт-Ноллоте, в Дурбане береговым матросом. А здесь, в Кейптауне, я пока ничего не могу найти. Я сплю в гавани, под открытым небом, на тюках хлопка. Мой сын Август бросил университет — не стало денег платить за ученье. Теперь он простой рабочий, получает гроши. А я, Олаф Стильверсейн, Хозяин Большой Воды, — бродяга… У меня отняли все. И солнце. И океан. И ветер… Но теперь я знаю, как надо жить. Надо бороться за свои права, права человека. Я поправлюсь, я снова буду сильным!