— А, это ты, Джафар, — слегка смущенно сказал юноша, — да, вот пришло на ум только что.
— Как всегда прекрасно, — великий визирь Джафар аль-Бармаки слегка склонил голову, — я прошу простить, что отрываю повелителя правоверных от высокого искусства стихосложения, но эти двое...они ждут уже давно.
— Ах да, — юноша, словно спохватившись, ударил себя по лбу, — я и забыл, что назначил аудиенцию на сегодня. Ну, раз ждут, то пусть заходят..
Великий визирь еще раз поклонился и выскользнул за дверь, тогда как Ибрахим ибн аль-Хади, халиф и повелитель всех правоверных, откинулся обратно на подушки. Украдкой оглянувшись по сторонам, он сдвинул одну из панелей на подлокотнике дивана и достал из открывшейся ему потайной ниши изящный графин из темно-зеленого стекла, — и сделал большой глоток. Он едва успел поставить кувшин обратно, когда Джафар вернулся в сопровождении еще двух человек. Первый был, несомненно, чистокровным арабом — худой жилистый мужчина, лет сорока, в белом бедуинском бурнусе, перехваченным черным поясом и зеленой куфии, прикрывавшей голову. Второй же, куда моложе своего спутника, имел относительно светлую кожу, каштановые волосы и живые карие глаза, с любопытством озиравшие комнату отдыха халифа. Он носил узкую тунику из голубой ткани и с золотой каймой по подолу, а поверх нее — роскошный багряный плащ, также расшитый золотом. Пальцы его украшали золотые перстни, с рубином, гранатом и изумрудом.
— Досточтимый, Халид ибн-Язид аш-Шабани, — лицо Джафара подернулось мимолетной гримасой, когда он произносил имя одного из прославленных военачальников Халифата, — и Исаак Камсаракан...
— Исаак Багрянородный, — перебил визиря второй мужчина, — да простит меня халиф, но я ношу это звание по праву рождения в...
— Да знаю я , - махнул рукой Ибрахим, — ты родился когда твой отец правил Румом, сколько то там лет назад. Правда, если я не ошибаюсь, лет через пять твоего отца свергли...
— Все так, повелитель, — кивнул Джафар, — Григор Камсаракан был свергнут и казнен, когда император Кунстандин отвоевал свой трон.
— Узурпатору никогда бы не удалось это, если бы не помощь лангобардов, — горячо возразил молодой человек, — ради чего он расплатился с их королем, Гримоальдом, самим Римом и взял в жены его сестру. Никогда еще империя не ведала такого позора — варвар и потомок варваров, отдает другим варварам град Святого Петра, а сам...
— Избавь меня от ваших обид, — поморщился Ибрахим, — ты и сам собираешься вести в свою страну чужеземное войско, так что я не вижу между вами большой разницы . Скажи лучше, ради чего нам помогать тебе? Мой советник, Джафар, например, считает, что это излишняя трата наших сил.
— Кунстандин храбрый воин и талантливый военачальник, — сказал Джафар, — мы воевали с ним трижды — и каждый раз он отодвигал наши границы на восток. Шесть лет назад мы заключили мир с Румом — и я не вижу причин его нарушать. Особенно сейчас, когда от нас отпал весь Магриб, а нечестивец Яхья провозгласил себя халифом и воплощением Аллаха, — да покарает его Господь Миров за этот ширк, — и шлет в Багдад дерзкие письма, полные гордыни и богохульства. Если мы и сейчас потерпим неудачу — это лишь воодушевит Яхью, как и других мятежников от Инда до Нила.
— Поражение на пути джихада — это повод для того, чтобы смыть кровью унижение правоверных, — отчеканил Халид ибн-Язид, — а не затем, чтобы забиться в нору и плакаться Аллаху о несправедливости судьбы.
Он недобро покосился на Джафара и тот ответил столь же нелюбезным взглядом — между великим визирем и полководцем существовала давняя неприязнь, обусловленная их принадлежностью к разным враждующим группировкам: Халид ибн-Язид принадлежал к военной верхушке халифата, из числа арабской знати, тогда как Джафар возглавлял придворно-бюрократическую группировку чиновников, зачастую, как и сам визирь, персидского или иного, неарабского, происхождения.
— Приятно видеть такую крепость в вере, — насмешливо протянул халиф, — но разве поражение — не ответственность прежде всего военных. Разве не ты, Халид, участвовал в той самой войне с Румом, где мы потеряли Кипр и Тарс, — и не рядовым шахидом?
Джафар с удовольствием наблюдал как смущенно потупился Халид.
— Я и не снимаю с себя ответственности за тот позор, — нехотя протянул араб, — и готов смыть его кровью неверных — или же своей, если придется.