Крепость на Дунае
— Империя всегда возвращается за своим — так выпьем же за это!
С этими словами высокий мужчина поднял золотой кубок украшенный рубинами. В кубке плескалось гранатовое вино, столь же красное, как и укрывавший широкие плечи пурпурный сагум, наброшенный поверх золоченого клибаниона. Также мужчина носил синие штаны, расшитые золотом, и высокие красные сапоги, украшенные жемчугом. Мускулистые руки защищали паникеллии, отчеканенные в восточном стиле. На блестящих нагрудных пластинах чернело изображение раскинувшего крылья орла — древний символ Рима, забытый за века, но воскрешенный басилевсом Константином.
— Как даже самый лучший конь немного стоит без умелого наездника, так и империя облекается подлинной славой, лишь когда ее ведет достойный басилевс, — грузный Афанасий, стратиг Македонской фемы, поднял в ответ кубок — лишь благодаря тебе, Империя вновь вернулась в Сингидунум.
— Волею Господа, да будет это только началом, — усмехнулся басилевс, одним махом опрокинув кубок. Насмешливо посмотрел на сотрапезников — Афанасий смог осушить свой сосуд только в три глотка, а молодой красавец Теодор, стратиг Фракиийской Фемы и вовсе не справился с задачей: пытаясь сравняться в лихости с императором, только расплескал половину, залив тунику шафранового цвета. Да, слабоват нынче грек, где ему тягаться с потомком германских наемников, традиционно крепких на выпивку. Даже внешне император отличался от приближенных: черные вьющиеся волосы, смуглая кожа и крупный нос выдавали сирийскую кровь, от предков по материнской линии, но серые глаза, высокий рост и крупное мускулистое тело напоминали о германских наемниках, один и которых, более века назад, и сел на престол в Константинополе под именем Тиберия Третьего. Впрочем, может, оно и к лучшему, что император так отличается от своих стратигов: тот же Теодор, оплошав в малом, может, не станет замахиваться и на большее — пусть привыкает к мысли, что тягаться с басилевсом не стоит ни в чем. К сожалению, эту мысль не вобьешь в головы всем стратигам, евнухам, комитам и прочим змеям, что так и вьются у престола в Константинополе. И что особенно прискорбно, еще труднее это понимание дается варварам, — как врагам, так и вроде бы союзным.
Константин не без труда подавил недовольную гримасу глядя на четвертого участника трапезы — невысокого коренастого мужчину средних лет. В отличие от греческих стратигов, одетых лишь чуть менее пышно, чем сам басилевс, — без императорского пурпура, разумеется, и расшитого золотом лорума, — варвар нарядился довольно просто: в плащ из медвежьей шкуры, наброшенный поверх безрукавки из овечьей шерсти, крашенной в синей цвет, и окаймленной позолоченной тесьмой-гайтаном. С шеи его, правда, свисал золотой нательный крест, но рядом вызывающе красовалось ожерелье из медвежьих и кабаньих клыков, оправленных в серебро. Этим Первослав, князь сербов, словно напоминал, что он хоть и крестился под давлением могущественного союзника, но внутренне все еще держался языческих нравов. Серб неспешно, со спокойным достоинством, цедил вино из своего кубка и лишь поймав многозначительный взгляд императора, поспешил допить.
— Повторить, — кивнул Константин виночерпию и тот сразу же наполнил кубки, пока участники трапезы накинулись на расставленные на столе блюда с яствами: нежнейшая оленина, поданная с изысканными восточными специями; огромная белуга, выловленная прямо в Дунае и поданная вместе с вазочками с черной икрой; запеченные в сметане зайцы; белые грибы в изысканном соусе и многие иные яства. Роскошная трапеза, накрытая в честь начала Недели всех святых, проходила в большом шатре, осененном знаменем с императорским орлом. Константин не захотел размещаться в старой крепости Сингидунума — постоянно переходящий из рук в руки, разрушенный варварскими вторжениями, старый город давно утратил прежнее стратегическое значение. Хотя над белыми стенами крепости сейчас и реял ромейский орел, а в самом городе разместился небольшой гарнизон, все же Константин предпочел разбить шатер на берегу реки, под склоном того самого холма на котором стояла построенная еще кельтами крепость. Так Константин показывал еще и то, что он не собирался обороняться: армия, встав на берегу Дуная, готовилась наступать, чтобы нанести удар в сердце опасного и упорного врага, общего для ромеев, болгар и сербов — Аварского каганата.