Длань смерти
Чуть больше года прошло с тех пор как франко-лангобардское войско вернуло Марсель христианскому мир — и вот по его улицам уже вновь гарцевали арабские жеребцы. Всадники — арабы и берберы, в белоснежных бурнусах и цветастых халатах, вооруженные длинными копьями, мечами дамасской стели и берберскими флиссами, — недобро поглядывали на жавшихся к стенам испуганных горожан. Многие из них лихорадочно вспоминали, где они были во время жестокой резни мусульман, случившейся во время освобождения города. Немногочисленные же сарацины, пережившие тот погром, напротив шумно приветствовали воинов Ислама.
Наибольший страх и изумление, граничащее со священным благоговением, вызывал тот, кто возглавлял всю эту процессию. Впрочем, поражал горожан не сам всадник, хотя, справедливости ради, он тоже производил впечатление, — статный рыжебородый мужчина, в бурнусе из синего шелка, скрывающем остроконечный шлем и искусно сработанную кольчугу. С пояса его свисала берберская сабля-нимча с рукоятью украшенной золотом и драгоценными камнями. Но изумленные люди больше смотрели на его скакуна — огромного слона с белой кожей и красными глазами. Могучее тело покрывала попона, сотканная из шелка и бархата, расписанного золотыми и серебряными узорами. Огромные бивни украшали насадки с золотыми шариками, а длинный хобот держал шипастую палицу, небрежно помахивая ею из стороны в сторону. Невиданный доселе зверь, с величавой неторопливостью шествующий по главной улице города, вызывал почти священный ужас у горожан и этот же страх распространялся и на его наездника — халифа Магриба и аль-Андалуса Яхьи ибн Йакуба. Над его головой реяло странное знамя, чье древко крепилось к слоновьему седлу: черный стяг с изображением белого рога, в окружении четырех крыльев, с арабскими письменами поверху. И все это шествие неспешно приближалось к мраморному дворцу, окруженному садами и фонтанами. Изящные шпили и минареты ненавязчиво напоминали о недавнем сарацинском владычестве, память о котором не смогли затмить наспех возведенные кресты, смотревшиеся на редкость чужеродно среди этой восточной роскоши.
Помнил о недавних хозяевах этих мест и герцог Ульфар, — худой мужчина с клочковатой бородой, длинным носом и бегающими зелеными глазами, придававшими ему сходство с потрепанной лисицей. Неказистого облика не мог скрыть и роскошный наряд герцога — расписанный золотом и серебром алый плащ, яркие штаны из синего бархата и алые сафьяновые сапоги с загнутыми носками на восточный лад. Внешне он все равно сильно проигрывал халифу, смотревшего на собеседника со снисходительным презрением. Внутреннюю силу Яхьи чувствовали и придворные, столпившиеся в тронном зале , где герцог принимал своего гостя — смотревшегося в этом дворце, как настоящий хозяин рядом с заискивающим временщиком. Это же звучало и в каждом слове халифа, что веско и твердо звучало по всему залу.
— Ромеи наш общий враг, — по латыни халиф говорил даже лучше самого герцога, — и твое предложение о союзе разумно, но нельзя помнить и то, что мы с тобой — не равны.
— Я — законный король лангобардов! — воскликнул Ульфар, но Яхья лишь насмешливо покривил губы.
— Король, — протянул он, — даже не все соплеменники держат твою сторону. Не говоря уже о главе неверных Клименте — а ведь его слово немало значит — и не только в Италии.
— Папа уважает силу, — недовольно сказал Ульфар, — и сейчас ему кажется, что эта сила на стороне мальчишки-ромея.
— И в чем он не прав? — усмехнулся халиф, — разве это не очевидно?
— Поэтому я и обратился к вам, — сдержанно произнес герцог.
— Надеюсь, ты не думал, что я стану даром помогать неверному, — пренебрежительно сказал Яхья, — мой флот, что стоит сейчас в гавани и мое войско вернут тебе Железную Корону — если ты вернешь мне Джаляль-аль-Хиляль.