Когда же любовная троица досыта насладилась друг другом, девушки, после того как разделили с императором скромный завтрак из сыра с оливками, яйцами, фаршированными икрой и тающем во рту катаифи с миндалем, корицей и медом, наконец, упорхнули из дворца. Михаил же, облачившись в свое обычное одеяние, вызвал к себе дромологофета Александра — высокого худого мужчину, с завитой черными кудряшками бородой, одетого в фиолетовую тунику с золотым таблионом на груди и небольшой красной шапке. Среди прочего, он отвечал и за работу с иноземными посольствами — о чем сейчас он и докладывал молодому императору.
— Агарянское посольство прибыло еще вчера, — сообщил Александр, — как я понял, халиф Ибрахим хочет возобновить мирный договор на прежних условиях.
— Хитрый какой, — усмехнулся Михаил, — не удалось взять нас с наскоку, теперь хочет отыграть все взад. Так легко он у меня не отделается.
— Насколько я могу судить, — заметил Александр, — это слова нашептывает халифу его визирь Джафар. После разгрома под Кесарией, он возвысился в глазах халифа, поскольку с самого начал был против войны. Агарянам сейчас вообще не до войны — они давят мятежи в Хорасане и Инде, а также все с большим беспокойством смотрят на север — и здесь, как мне кажется, наши опасения сходятся.
— Хазария, — помрачнел Михаил, — после того, как она впала в ересь, оттуда можно ждать любой гадости. Я недавно приказал занять Гермонассу и Пантикапей...
— Мудрое решение господин, — кивнул придворный, — болгары ушли оттуда, а хазары, после недавнего разгрома от угров, не смогут вернуть их назад...
— Да, я знаю, — усмехнулся Михаил, — а что касается сарацин — пусть еще подождут пару дней. Я подумаю, что с них затребовать, если уж они так хотят мира...
— И это разумно, басилевс, — снова поклонился Александр, — я бы осмелился сходу посоветовать пару требований — полный отказ от поддержки антимарианитов и союз с нами против хазар.
— Можно и так, — кивнул Михаил, — но этого мало. Ладно, я еще подумаю. Что там еще?
— Амальгар, молодой король франков, прислал письмо, уведомляя, что занял Марсель — якобы, он не признает договора Лупа Аквитанского, отдавшего этот город Гримоальду. Я бы не советовал ссориться с франками из-за этого — все равно мы мало чего сможем там сделать. К тому же этот город и достался лангобардам, можно сказать, случайно. Все же франки владели им еще до сарацин.
— Черт с ними, пусть забирают, — махнул рукой Михаил, — не до них сейчас. Все же лучше, чем если там будут агаряне.
— Согласен, государь. Кроме того, сегодня прибыл посол от Эрнака, кагана аваров — как я ожидаю, он потребует от нас не поддерживать тех болгарских вождей, что нашли убежище в наших владениях после разгрома под Плиской.
— Этот вероломный ублюдок смеет еще что-то требовать? — Михаил нахмурился, — после того, как он предательски убил Омуртага? Я уж молчу о тех слухах, что ходят о смерти моего отца.
— Я не очень верю в эти истории о колдовстве, — пожал плечами Александр, — но наглость этого варвара действительно поражает. Похоже, что Эрнак после захвата Плиски, решил, что уже выиграл войну.
— И мы еще ему не оплатили за Маврокастрон, — буркнул император.
— Кстати, на днях из Херсонеса в Константинополь прибыл Крум, сын Омуртага, — вспомнил придворный, — и тоже просит аудиенции.
— С этого надо было начинать! — воскликнул Михаил, — я приму их одновременно — аварина и болгарина. Тогда же и решу, что делать с обоими.
Слова у молодого императора не расходились с делом: вскоре Михаил уже восседал на троне в Хрисотриклиносе — «Золотом зале» ромейских басилевсов. Сейчас владыка ромеев носил синюю тунику с золотой каймой по подолу, узкие штаны изумрудного цвета и высокие красные сапоги, расшитые жемчугом. Поверх плеч был накинут пурпурный плащ-сагум, через грудь тянулся золотой шарф-лорум. Темные волосы венчала золотая стемма, украшенная драгоценными камнями и жемчугом, с подвесками в виде золотых цепей, спускавшимися на плечи. По правую руку от басилевса стоял дромологофет Александр, что-то негромко говоря хмурившемуся владыке. Перед самим троном, облаченный в панцирь и шлем, стоял Асмунд, с мечом за спиной и кинжалом на поясе. Другие воины германской этерии застыли у каждой из восьми дверей, ведущих в зал.