Перед троном императора, бросая неприязненные взгляды друг на друга стояли двое мужчин. Первый был коренастым германцем, лет сорока, с голубыми глазами и золотистой бородой. Он носил черный панцирь, украшенный золотым грифоном, а поверх него — багровый плащ расшитый серебряными узорами. Руки его украшали массивные браслеты из чеканного золота, усыпанные черными опалами, на шее красовалась гривна в виде двух золотых грифонов с глазами-рубинами. Лапами и клювами они сцеплялись над грудью воина, а переплетшимися хвостами соединялись у него на затылке. Звали посла Гелемунд и происходил он из королевского рода дунайских гепидов, что после аварского завоевания Паннонской равнины подчинились кагану. Второй же мужчина выглядел намного моложе первого — ровесник императора, высокий парень, в кафтане из алой парчи, синих шароварах и сапогах из тщательно выделанной оленьей кожи. С загорелой бритой головы свисала, оплетаясь вокруг украшенного золотой серьгой уха, прядь черных волос. С массивной золотой бляшки на поясе скалилась искусно прорисованная волчья морда.
По старшинству первым говорить дали Гелемунду — и он не преминул воспользоваться этим правом, хотя Михаил то и дело хмурился, слушая дерзкие речи.
— Неужели богоравный басилевс так и не понял, что выбрал не тех союзников на Дунае? — вопрошал гепид, — или то, что случилось недавно не убедило его в том, что Эрнак — достойный наследник великого Баяна? Испокон веков болгары были нашими данниками — и так будет всегда, покуда сияет в небе золотой глаз Сварги-хана.
— Ваш каган не был так уверен в себе, когда просил о мире Омуртага, — заметил Александр.
— Я не с тобой говорю, старик, — надменно ответил Гелемунд, — и что вспоминать о том «мире», когда Преслава превратилась в развалины, мой каган пьет на пиру из черепа Омуртага, а болгары — жалкие беглецы, что прячутся за спинами ромеев? Выдай их нам — и вечно мирная граница проляжет между нами по Балканским горам.
— Даже там? — постепенно наливаясь гневом, спросил Михаил, — не по Дунаю?
— Дунай, до самого гирла, теперь в наших руках, — сказал Гелемунд, — не думает же басилевс, что мы отдадим то, что взяли с великой кровью? Но нам и не нужно больше — просто выдай нам предателей и первым — этого самозванного хана!
Он обвиняюще ткнул пальцем в сторону второго мужчины.
— Я услышал слово твоего владыки, — кивнул Михаил, — а теперь я хочу послушать, что скажет Крум, сын Омуртага..
— Что я могу тебе ответить, о басилевс, — с горечью пожал плечами молодой хан, — ты сам все знаешь не хуже меня. Мы с тобой оба молоды, но уже столкнулись с коварным предательством: ты от своих подданных, звавших агарян на собственную столицу, а я — от мерзавца, что лживо говорил о мире моему отцу, но предательски убил его на пиру, в нарушение всех обычаев, на которых испокон веков держался порядок в Степи. Видно что-то изменилось сильно на небесах, раз уж наши Боги даруют победы таким как Эрнак и вся его свора, поклоняющаяся не Высокому Небу, но черной твари из преисподней.
— Я вырежу тебе сердце за такие слова, болгарский щенок!!! — налившись кровью, прорычал Гелемунд. Его пальцы невольно сомкнулись, словно сжимая рукоять невидимого меча — оружие у обоих отобрали еще на входе.
— Ты забываешься, посол!- возвысил голос Михаил, — только я могу решать, кто может умереть в этих стенах. Помни об этом, когда вновь захочешь открыть рот.
Гепид бросил злой взгляд на императора, но промолчал, а басилевс коротко кивнул Круту:
— Продолжай!
— Моему народу некуда идти, кроме как в Империю, — сказал Крум, — к тем, с кем мы бок о бок сражались вместе против общего врага. Власть авар значит для болгар лишь смерть и унижения — все знают как изгаляются псы Эрнака над нашими людьми. Чтобы спасти их я готов на все — даже признать подданство басилевса и принять Распятого Бога.