— Двадцать тррии! Двадцать четыррреее!
— Тебе что-то не нравится, грек? — не оборачиваясь, бросила женщина и дромологофет Григорий невольно поморщился, услышав насмешку в ее голосе. Августа Ирина, в девичестве Лиутперга, сестра короля лангобардов, никогда не упускала случая с варварской прямотой выразить свое пренебрежение ромейским церемониалом.
— Ваш сын и без того показывает немалые успехи, — осторожно сказал Григорий, — все стратиги, с коими мне довелось беседовать, говорят, что он не оплошает и в настоящем бою. А Асмунд...он же ведет себя с ним, как с одним из варваров своей этерии. Да и этот второй...сакс, — он тоже запанибрата с наследником трона.
— Асмунд самый опытный воин во всем столичном гарнизоне, — бросила Ирина, отворачиваясь от окна, — если он и бывает строг с Михаилом, то ради его же пользы. Когда мой сын воссядет на престол — он не посрамит славы отца. Да и в его дружбе с воинами этерии я не вижу ничего плохого — придет время и они сплотятся стеной вокруг него.
— Или поднимут на копья, — пробормотал под нос Григорий, слишком тихо, чтобы императрица, вновь обернувшаяся к окну, расслышала его. Впрочем, если Ирина и поняла слова придворного, то не подала виду — с интересом она досмотрела, как сын закончил отжиматься и, вскочив на ноги, отсалютовал матери мечом. Августа помахала сыну рукой, после чего Михаил, вместе с Генрихом, отправился к ипподрому.
— От басилевса нет вестей? — вновь обернувшись, спросила императрица.
— Как раз собирался доложить, — закивал дромологофет, — недавно мне доставили вести, что Богоравный вступил в земли сербов. Сегодня, наверное, он уже занял Сингидинум, а значит, не сегодня-завтра войдет в земли аваров.
— Хорошо, — кивнула Ирина, — я буду молиться, чтобы он вернулся с победой.
— Как и все мы, — елейным голосом произнес Григорий, но августа уже покинула балкон. Когда серебряная дверь захлопнулась за ней маска угодливой почтительности слетела с лица придворного, обнажив гримасу ненависти.
— Будет тебе победа, даже не сомневайся, грязная германка, — сказал он, — вот только одержит ее не твой муженек и не его сынок-варвар. Истинный басилевс, Багрянородный, уже в пути и скоро он избавит Град Константина от варварского ига.
Подобные слова вновь звучали и чуть позже — когда ночь сгустилась над Городом Царей и в роскошной вилле на берегу Босфора собралось несколько человек. Кроме самого хозяина виллы — евнуха Василия, атриклиния Большого дворца, — в небольшой комнате, за задернутыми плотными шторами, собрались Никифор — глава тагмы эскувитов; Нарсес — бывший стратег фемы Армениак и Никита Рангабе, командир эскадры Додеканесских островов. Из гражданских, помимо самого евнуха, здесь находился лишь дромологофет Григорий, душа и организатор заговора.
— Медлить больше нельзя, — вполголоса говорил он, пристальным взглядом обводя нависшие над столом бородатые лица, — волчонок Константина подрастает и скоро у него появятся клыки, которыми он может растерзать всех нас. Настала пора, наконец, выкорчевать варварское семя из нашей империи и истребить ересь марианства, этих новых идолопоклонников, оскверняющих святость нашей церкви.
— Я на днях получил весточку от родни из Армениака, — кивнул низкорослый чернявый Нарсес, — ходят слухи, что Исаак не сегодня-завтра получит аудиенцию у халифа — и тот, возможно, даст согласие на помощь войсками. Правда, взамен халиф потребует Кипр и Тарс и всю Киликию...
— Что стоит несколько городов и даже пара провинций перед торжеством истинной веры и возвращением истинного государя, — елейным голосом протянул женоподобный толстяк Василий, — отвоевать их всяко будет проще, чем низвергнуть это германское отродье.
— Я готов хоть сейчас собственноручно перерезать щенку горло, — презрительно бросил Никифор, худощавый мужчина, под синим сагумом которого угадывалась кольчуга, — и у меня не дрогнет рука задушить и саму августу. Но чего будет стоить их смерть, если Константин вернется с запада — и вернется с победой? Верные ему войска утопят город в крови, но подавят наше выступление...и смерть в бою будет для нас лучшим исходом, чем попасть живым в руки его палачам.