– Завтрака? Какой еще, на хрен, завтрак? – раздраженно буркнул Макрон. – Сказано же – выступаем!
Легионеры принялись подниматься, неохотно облачаясь в доспехи, Макрон топтался вокруг, подбадривая самых неторопливых пинками. Катон пробрался к своим вещам, уложил их в мешок, натянул кольчугу и уже опоясывался мечом, когда подбежал запыхавшийся вестовой.
– Где Макрон? – спросил он.
– Центурион Макрон там, где ему и положено быть.
Катон рукой указал направление. Вестовой молча развернулся на каблуках.
– Стой! – крикнул Катон.
Он терпеть не мог, когда рядовые других центурий позволяли себе игнорировать его звание, очевидно считая, что он слишком молод для каких-то там церемоний.
Легионер остановился, потом нехотя повернулся лицом к оптиону и вытянулся.
– Так-то лучше, – кивнул Катон. – В другой раз обращайся ко мне как положено. Понял?
– Так точно, оптион.
– Хорошо. Свободен.
Вестовой скрылся среди развалин, а Катон продолжил сборы. Некоторое время спустя гонец снова пронесся мимо него, направляясь обратно к воротам, следом за ним шел Макрон.
– Что стряслось, командир?
– Этот хренов осел Диомед. Представь себе, он сбежал.
Катон неуверенно улыбнулся, пытаясь понять, в чем соль шутки. Ну куда мог сбежать Диомед? И главное дело, зачем? Ведь лишь под защитой когорты сейчас можно чувствовать себя в безопасности в этом суровом краю.
– И это еще не все, – продолжил угрюмо Макрон. – Этот долбаный грек ухитрился оглушить часового, сторожившего наших друидов, выпотрошил пленных и исчез.
Глава 14
– Хм. Зрелище не из приятных, – пробормотал центурион Гортензий. – Этот поганец потрудился на славу.
Черные одеяния недвижно лежащих на снегу друидов были задраны, обнажая голые вспоротые животы, возле которых в лужах крови плавали клубки поблескивавших кишок. К горлу Катона подступил ком, и он отвернулся. Гортензий между тем продолжал:
– Стыд и позор: натворил дел и пропал! Куда годится наша караульная служба? Ну ничего, этот грек мне еще попадется. Я покажу ему, как убивать чужих пленных, не заплатив хоть каких-нибудь отступных.
Прочие командиры ворчливо выразили свое одобрение. Любви к друидам никто не испытывал, но пленники, каких можно продать, в ходе завоевания острова доставались римским подразделениям нелегко, попадались нечасто, и терять их вот так, за фу-фу, было непозволительным расточительством. Если Диомед снова объявится, Гортензию, конечно же, следует стрясти с него жирный куш.
Седой ветеран поднял руку, и гомон утих.
– А сейчас о главном. Всем слушать меня. Мы забираем остальных захваченных дикарей и скорым маршем возвращаемся к Каллеве. Пленных у нас слишком много, чтобы отсылать их туда под охраной. Отрядив соответствующий эскорт, мы сильно ослабили бы когорту. К тому же переводчика теперь с нами нет, а я очень сомневаюсь, что без греческого проныры атребаты проявят хоть каплю радушия к нам. Вот и выходит, что нам прямой резон добираться до своего легиона.
Это шло вразрез с распоряжениями легата, но отвечало сложившейся ситуации, и Макрон согласно кивнул.
– И еще, – продолжил Гортензий. – Нескольким вражеским конникам удалось ускользнуть, и, бьюсь об заклад, они сразу помчались к своим приятелям с такой прытью, будто их лошаденкам в зады напихали горячих углей. Но как бы эти разбойники ни спешили, ближайшее горное прибежище дуротригов находится в добром дне скачки от этих мест, так что, даже если им вздумается выслать погоню, пара дней до возможного столкновения у нас все-таки есть. Поэтому лучшее, что мы можем сейчас предпринять, – это до наступления темноты убраться отсюда как можно дальше. Есть какие-нибудь вопросы?
– Как быть с телами врагов, командир?
– А как ты сам полагаешь, Макрон?
– Да оставить их прямо тут, вот и все.
– Так мы и поступим. Пусть дуротриги думают, куда их девать. А мы будем думать о своих погибших. Правда, я уже все решил и отдал кавалеристам приказ поместить тела наших парней в тот же колодец, а потом заполнить его доверху грунтом. Погребальные костры нам раскладывать некогда, да и местному люду, похоже, больше по нраву иное упокоение.
Римляне зябко поежились. Иное упокоение. Это что? Гнить в земле? Жалкий удел, достойный одних только варваров. То ли дело сожжение – чистый, торжественный, цивилизованный ритуал.
– Возвращайтесь к центуриям. Мы выступаем.
Ночь когорта провела в наспех разбитом походном лагере. И несмотря на то что весь день шагавшие и весь вечер долбившие мерзлую землю легионеры смертельно устали, холод и страх не очень-то располагали ко сну. С первыми лучами солнца марш возобновился, причем Гортензий запретил какие-либо остановки на отдых и зорко, как ястреб, следил за людьми, накидываясь на любого виновника хотя бы малейшего замедления общего темпа и ругая его в хвост и в гриву. Если ругань не помогала, в ход шел командирский увесистый жезл. Хотя день обещал быть холодным и снег, убитый солдатскими сапогами, вмиг превращался в ледяную скользкую корку, легионеры, тащившиеся со всем оружием и в доспехах, скоро взмокли от пота. Пленникам, пусть и закованным в цепи, но не обремененным поклажей, было полегче. Впрочем, один из них, раненный в ногу, все же вывалился из ряда и рухнул на землю. Подбежавший Гортензий с ходу огрел его своим жезлом, но бритт лишь скорчился, не желая вставать. Центурион в гневе воткнул жезл в снег, выхватил меч и одним взмахом раскроил бритту горло. Тело осталось лежать на обочине, колонна без какой-либо заминки продолжила путь, из нее больше не выпадал ни один пленник.