Итак, Сыромолотов видит бессилие искусства перед дикой и жестокой силой войны. Тогда он еще не понимал, что вооруженному дикарю народ может противопоставить свою более грозную силу, что народ сильнее военных авантюристов и что искусство может и должно воодушевить, поднять массы на борьбу со злом. К такому выводу Сыромолотов придет гораздо позже. А пока «… это был первый случай в его живописи, — то есть жизни, — что она потускнела перед чем-то другим, несравненно более значительным, которое надвинулось неотразимо и от которого стало тесно душе».
Это была война. «Он всячески пытался убедить себя, что его «Демонстрация» важнее, чем начавшаяся война, однако не мог убедить, тем более, что ведь сам-то он не пошел бы с красным флагом впереди толпы рабочих под пули полицейских и вызванных в помощь им солдат». Такой шаг он считал бессмысленным самоубийством.
Сыромолотов — любимый герой Сергеева-Ценского. Над его образом писатель работал с особой тщательностью. Сыромолотов — это богатырь русского искусства. Ему было душно в Симферополе и во всем Крыму в тяжелые годы империалистической войны. Его тянет туда, где происходят главные события. В одной из тетрадей литературного архива Сергеева-Ценского есть такая запись: «А что если Сыромолотова-отца отправить на фронт, а 1а Верещагин, чтобы там на месте боев он написал картину схватки русских с немцами, — только большую картину, полную экспрессии, вроде «Битва при Ангиари» Монардо. Это было бы, вообще говоря, смело со всех точек зрения и в то же время последовательно в смысле обрисовки такого художника, как Сыромолотов. Он может погибнуть от мины или снаряда, но зато он завершится, закруглится. В «Лодзинском мешке» или в «Прасныше» это могло бы случиться. Кстати, там может оказаться и Надя Невредимова. Это значительно расширит тему эпопеи».
Действительно, сюжетный ход довольно увлекательный. Но через некоторое время в этой же тетради появляется решительная запись: «Сыромолотов на фронт не едет (подчеркнуто автором. — И. Ш.). Ему туда незачем ехать. Туда едет целый отряд художников-баталистов под предводительством Самокиша».
Сыромолотов едет в Петроград, туда, где решалась судьба России. Писатель видит, что главное в жизни и творчестве Сыромолотова не баталия, не изображение, пусть даже негативное, мировой бойни. Такой честный художник, как Сыромолотов, с его явно антивоенными демократическими взглядами, не мог воспевать преступную империалистическую войну. Вспомним в этой связи яркий исторический факт: прирожденный художник-баталист М. Б. Греков был участником первой мировой войны. Но о ней он не написал ни одной картины. Совесть художника и гражданина не позволила. Зато никто в изобразительном искусстве не воспел так героику гражданской войны, как это сделал в своих полотнах Греков. И Сыромолотов не мог бы поступить иначе. Ехать же ему на фронт лишь затем, чтобы погибнуть как Верещагин, было нелогично. Совершенно иную мысль несет в себе этот монументальный образ. Если Греков становится певцом героики гражданской войны, то Сыромолотов воспевает революцию. Вот что значит для художника служить народу.
Война вызвала большие перемены в отношении Сыромолотова к живописи, к жизни. На искусство он стал смотреть глубже. Он стал понимать, что в искусстве, как и в жизни, главное — человек. «Если раньше, до войны, Сыромолотов, солнцепоклонник, неослабно наблюдал игру света и теней и чередование красочных пятен, то теперь, в первые дни уже начавшейся войны, он вглядывался в людей».
Первой из таких людей была Надя Невредимова. Однажды он спросил у нее: что, по ее мнению, значительнее — война или революция? И Надя ответила, что, конечно, революция, так как она способна прекратить на земле войны. Сыромолотов, ненавидящий войну больше всего на свете, начинает пристальней всматриваться в «лицо» революции. Неожиданно для себя он находит, что революция — это «внутренняя война», достойная кисти художника, потому что цели ее священны и велики, она может принести людям не страдания, а счастье. Надя для него была первым героем этой «внутреннёй войны», потому что «впереди рабочих шла у него на холсте Надя, которую он знал. Она не была рабочей, она только поверила в то, что должна принести себя в жертву идее освобождения рабочих масс от власти капиталистов».
Идеи революции постепенно вытесняют в нем мысль о бессилии искусства, о беспомощной толпе. Народ — сила, осознать это художнику помогает Надя, та самая, в которой — будущее России. Надя горячо говорит о народе, идущем сомкнутым строем к дворцу царей. «…Кто посмеет в него стрелять? А разве он сам не научился стрелять на фронте?.. Без оружия он будет? А почему же именно без оружия? Разве в девятьсот пятом году осенью в Москве, в декабре народ не стрелял? Отлично стрелял!»