До этого мне не приходилось беседовать с Сергеем Николаевичем о современной поэзии. Разве только однажды он вспомнил про свой спор с Сельвинским о сущности поэзии. Взгляды их резко расходились. И вот вдруг Ценский заговорил о современном поэте, у которого не было поэтического имени. Естественно, после этого, желая понять поэтические симпатии Сергея Николаевича, я ознакомился со стихами Виктора Полторацкого, — недавно он издал тоненькую книжку своих стихов «Вишня цветет». Я несколько раз перечитал эти нежные, удивительно светлые и свежие, как цветение вишни, стихи, напоминающие тонкие акварельные рисунки, и понял, почему их так любил взыскательный художник Сергеев-Ценский.
Внешне между стихами Ценского и Полторацкого нет ничего общего. Но вот вчитаешься, вдумаешься — и сразу почувствуешь общность их глубокой внутренней жизни, тот живой огонь, который согревает душу и будит мысли. Как-то невольно я начал читать Полторацкого со стихотворения «Россия», хотя и не оно открывает книжку.
Вот это и считал Сергей Николаевич настоящей большой современной поэзией.
Как он негодовал в 1956 году, когда ревизионисты начали выползать изо всех щелей, где они прятались до поры до времени!
— Самое удивительное, что наши, так сказать, «отечественные» ревизионисты — как будто эхо иностранных, западных. Там аукнется — здесь откликнется, — говорил он. — Поразительное родство душ…
Возмутил Ценского поступок Пастернака. О нем Сергей Николаевич узнал, будучи уже в безнадежном состоянии, за месяц до своей кончины. 30 октября 1958 года по поводу присуждения Пастернаку Нобелевской премии он писал мне: «…Явление это очень возмутительное, и правительство должно на него реагировать». А через десять дней в следующем письме он снова возвращался к «пастернаковской истории»: «…Случай небывалый, чтобы писатель, уже старый, так откровенно пошел на явное политическое преступление из корыстных ли побуждений или из жажды мировой славы».
Такие поступки не укладывались в сознании Сергеева-Ценского: он был слишком честен.
— Чего они хотят? — спрашивал Сергей Николаевич. — О какой свободе шумят? — И сам отвечал: — Знаю, им нужна свобода, чтобы душить все, что им не по нутру. Так им и власть наша, советская тоже не по нутру.
…Любил Сергей Николаевич высоту. Фашисты в годы оккупации Крыма разрушили дом Ценского, и некоторое время ему пришлось жить внизу, у моря. Местные власти предлагали Сергею Николаевичу остаться там: рядом море, зелень, затишье от северных ветров. И дом предлагали ему более уютный и благоустроенный. Но он не согласился. «Что вы — там у меня простор, горизонты какие…»
Даже литераторы, приезжавшие к нему в гости, нередко сетовали: «И занесла ж его нелегкая на эту гору! Смысл какой? Раз ты живешь в курортном городе, так живи у самого моря».
В Москве, в доме писателей, распределяли квартиры. И когда Сергей Николаевич сказал: «А мне, пожалуйста, дайте не ниже последнего, восьмого этажа», многие удивились: что это он — в таком возрасте? А вдруг лифт сломается, попробуй тогда забираться на восьмой этаж!
Что ж, случалось, что лифт не работал. И Ценский в свои 60 лет через ступеньку шагал вверх по лестнице. все восемь этажей брал одним махом.