— Еще бы! Идите скорее к мадам Морель!
— Откуда такая настойчивость! Не надейтесь, вам не удастся долго водить меня за нос… Прошу вас…
Мэри де Персеваль ошиблась насчет тайного смысла этих последних слов и прикрыла глаза.
— Прошу вас… Скажите лучше, это по ее желанию вы устроили нашу встречу?
— Ее, мадам Морель? (Глаза снова широко открылись.) Бог мой, конечно, нет.
— Бросьте шутить… я имею в виду вовсе не мадам Морель… а мадам Мельроз…
— Розу? Нет, вот уж это я вам строго-настрого запрещаю… Все что угодно, только не Роза! Я рассержусь…
— Полноте наивничать…
— Клянусь вам… пусть это глупо… Я обожаю доктора… ее мужа… а к ней, предупреждаю вас, я ревную…
Чем больше Мэри отговаривала Орельена от Розы, тем больше он с торжеством убеждался в своей проницательности. Это прямо бросалось в глаза. Она пригласила его только ради Розы. Во-первых, у него имелось вполне определенное мнение об актрисах. А во-вторых, Мэри Персеваль — дама опытная: она решила открыто свести его с другой, ибо почувствовала в нем дух противоречия, поняла, что из одного только недоверия он способен отвернуться от Береники… На сей раз он не возражал против учиняемого над ним насилия… Его заинтриговала эта Роза…
— Только не Роза, миленький, только не Роза! Я просто заболею. Мы с ней обожаем друг друга, поверьте… Это тянется уже много лет… Еще с Персевалем… Заметьте, в отношении Персеваля это меня ничуть не волновало… Роза — необыкновенная женщина… Мне не следовало бы вам это говорить. Пусть с моей стороны так говорить глупо, но справедливость для меня все… Вы только поймите: стоило мужчине мне понравиться, и она тут же… Против любой можно бороться… Но Роза гениальна… Да, гениальна… Гениальность — опасное для женщины свойство… И потом, пусть она меня не трогает… У нее есть свое искусство, слава… Нет, вы никогда этого не сделаете! Нет, я вовсе не деспот, пожалуйста, выбирайте кого угодно: Бланшетту, Зою; Зою, раз вам так уж хочется…
Орельен делал вид, что не замечает ни стараний Мэри, ни того оборота, который внезапно принял их разговор. Вдруг все стало допустимым между ними, заранее данным. Она явно кокетничала с ним… Со стороны могло показаться, что теперешней их беседе предшествовали недели объяснений, несостоявшихся свиданий, пламенной переписки, взаимных обид, и только поэтому оба они так ведут себя сейчас… Но Лертилуа прекрасно знал, что тут имелись два скрытых и противоречивых плана, две последовательно сменявших друг друга темы, как в фуге Баха. Ах, хитрая, хитрая! Все затевалось лишь для того, чтобы толкнуть его к той женщине.
— Сколько ей лет? — спросил он.
Мэри удивленно повела шеей:
— Кому, Розе? Нет уж, увольте, свой возраст я не укрываю, но возраст своих подруг… Впрочем, не так уж трудно подсчитать… Ее успех начался еще до войны. Ее первый успех…
— Тогда она была, должно быть, совсем юная.
— Да, конечно. Все мы были совсем юные до войны… все, и Роза в том числе. Она немножко старше меня, совсем немножечко… Не хочется вспоминать.
— Впрочем, если судить по ее мужу…
— О, доктор Декер намного моложе. Ему сейчас должно быть года тридцать три… самое большее… Не знаю точно, какая между ними разница, но, кажется, десять, да, десять лет… Однако Розе нет еще сорока… Разве таким женщинам, как Роза, бывает когда-нибудь сорок лет? Он ее просто боготворит. Иногда даже смотреть больно. Вы ведь понимаете, у нее есть искусство. Свой собственный мир, куда ему нет доступа. Он, должно быть, ужасно страдает…
Орельен слушал ее, не перебивая. Даже думая о Розе, он начинал ощущать присутствие Мэри. Начинал понимать, какова она в любви. Он уже смутно догадывался об этом по обилию восклицательных знаков. И сам удивился ходу своих мыслей. Что за непоследовательность! Словно охотник, который сам не знает, на кого он вышел охотиться. Не без язвительности он подумал об этих удивительных противоречиях: только что отрекался от Береники, потому что думал, что его заставят ухаживать за ней, а теперь, когда раскусил двойную игру Мэри, когда ее умелое запирательство толкало его к Розе, он все сильнее поддавался этой игре, сам катился вниз по склону.
Рассказ Мэри о Розе и ее супруге был внезапно прерван Полем Дени. Лицо у него было злое, губы дрожали будто у готового заплакать ребенка, а волосы казались еще более всклокоченными, чем обычно. Прислуживая гостям, он незаметно для себя выпил лишнее.
— Как это прикажете понимать, сударыня? Весь вечер вы мне не сказали ни слова… А теперь сидите с мосье…
Говорил он слишком громко и размахивал руками. Мэри поторопилась его успокоить:
— Лучше скажите, что это с вами, Поль? Сцена? Мы не одни…
— А плевать мне… Вы надо мной издеваетесь… Вы меня бросили… Вы не отходите от этого господина…
И он снова широким взмахом руки показал на Орельена, который не удержался и захохотал.
— Я ведь тоже могла бы вам сказать, милый Поль, что вы сами весь вечер не отходили от мадам Морель…
— Ах, вы ревнуете? Не притворяйтесь, пожалуйста. Это я вас ревную и имею право ревновать.
— Вы имеете только одно право — молчать, или немедленно отправляйтесь домой спать. Вы меня извините, мосье Лертилуа?
Мэри подхватила своего поэта под руку и увела прочь. Орельен тоже поднялся, закурил сигарету и постоял в раздумье, не зная, в какую сторону направить свои стопы. К Розе или к Беренике? Безопаснее было бы подойти к Беренике, и он уже двинулся было к ней, но натолкнулся на Барбентана, который только что покинул кружок беседующих, состоявший из его собственной жены, Розы, госпожи Давид и доктора. Случайности этого кругового движения привели полковника к Беренике, и они о чем-то оживленно разговаривали, сидя в уголке.
— Растолкуй мне, Эдмон, что за человек этот полковник? Что он собой представляет? И что вообще они здесь делают?
— Просто проводят вечер… как и мы с тобой. А кроме того, полковник играл некоторую политическую роль… Ты о нем не мог не слышать… В начале века он был в самом близком окружении генерала Пикара. Что ему и припомнили впоследствии. Пришлось ему побегать, чтобы получить полковничьи эполеты. Однако кое-кто утверждает, что дело обстояло иначе. Он вышел из армии и был назначен на пост начальника канцелярии военного министра или что-то в этом роде и, говорят, здорово отомстил своим шефам… не знаю, правда ли это… я его очень люблю, чудеснейший человек. Сейчас он работает с Брианом… Но самое любопытное, что наш полковник — яростный поборник разоружения… убежденнейший пацифист.
Орельен нахмурился.
— Что за чушь — полковник пацифист!
— Ага, — заметил Барбентан, — вот когда в тебе заговорил бывший фронтовик! Со времен Вердена я ни разу не видел у тебя такой физиономии.
— Иди ты к черту со своим Верденом… но разоружение. В тот день, когда мы оставим Рейн…
— С меня лично хватит четырех лет. Бросим этот разговор, и займись лучше хорошенькими женщинами… Если ты действительно человек добрый, ты отвлечешь родственницу от полковника… хотя, судя по всему, этой чудачке с ним страшно весело. (По его правильным резким чертам пробежала лукавая улыбка.) Во всяком случае, к мадемуазель Зое Агафопулос я тебя больше не пушу… А ты, кажется, всерьез занялся этой дылдой.
— Да что ты! Откуда она?
— Из поместья своего папеньки, который приютил у себя нашу Мэри, когда она в прошлом году путешествовала по Греции. А ты знаешь, где находится папенькино поместье? На Лесбосе! Теперь, надеюсь, тебе все понятно.
И он подтолкнул Орельена к Беренике. Орельен встал вполоборота, чтобы лучше видеть Розу. Но в эту минуту — пока Поль Дени с яростным видом наливал себе в стакан виски — госпожа де Персеваль с протянутыми руками двинулась через всю комнату к Розе, громко восклицая:
— Наша великая Роза нам не откажет… ведь верно, Роза? Все вас просят… Вот, например, мосье Лертилуа…
Почему Мэри назвала его имя? Он не расслышал начала фразы…
— Все, все… это чудовище Поль Дени, наш поэт… Полковник… Я не стану говорить о женщинах, Роза, я ведь вас знаю… Прочтите нам что-нибудь!
В воцарившейся тишине было слышно, как Поль поперхнулся глотком виски, и вдруг разом со всех сторон раздались умоляющие возгласы. Ну конечно, конечно, о, просим вас, почему вы отказываетесь…