— И как полагается, ни одного полицейского, — проворчал официант рядом с Орельеном.
Толпа сомкнулась вокруг матросов, теснила их, наступала на них, безмолвная и гневная. А те старались скрыть виновника. Перед «Мулен-Руж» пострадавший показывал разбитое в кровь лицо своим соотечественникам, более темнокожим, чем он сам. Теперь, когда по его лицу струилась кровь, стало видно, что это был очень светлокожий негр. Кто-то подозвал такси, и четверо или пятеро матросов старались втолкнуть туда своего товарища, который, ничего уже не сознавая, все выкрикивал: «Bloody nigger!» Люди ухватились за колеса. Шофер беспомощно размахивал руками. Тронуть машину с места было невозможно… Раздались крики: «Смерть им!» Шофер перетрусил: вступил в переговоры, ему отнюдь не улыбалось везти матросов, когда на машину наседала толпа.
Один из моряков, успевший забраться в такси, встал и хотел обратиться к толпе с речью. Послышались ругательства. В моряка полетели камни. Он прикрыл голову обеими руками. Незапятнанная белизна морской формы вносила какую-то странную ноту в накаленную атмосферу этой Варфоломеевской ночи. Вдруг с противоположной стороны тротуара, там, где сходятся улицы Бланш и Фонтен, отделился от толпы один из негров, в песочного цвета пиджаке, неестественно огромного роста; он бежал к машине, втягивая голову в плечи, как бы готовясь к прыжку. Двигался он так быстро, что в мгновение ока очутился у двери такси.
Но, сколь ни стремителен был его бег, сотни людей успели почувствовать, как внутри у них все сжалось от ужаса, от уверенности в том, что через секунду они станут свидетелями убийства, хотя еще не поднялась ничья рука, не блеснуло оружие. Никто не осмелился броситься вслед, вмешаться, отвести удар. Так бывает в страшном сне, когда нет голоса позвать на помощь.
Никто? Нет, один нашелся: худенький юноша, почти ребенок по сравнению с этими гигантами в белой полотняной форме и с этим мстителем в светлом пиджаке. Видели только, как он сбежал с террасы кафе напротив Сирано и, прежде чем присутствующие поняли, что происходит, бросился между вооруженным человеком и матросами. Когда рука опустилась, послышался ужасный крик, затем наступила тишина.
Никто не остановил человека, нанесшего удар, когда он, проскользнув позади толпы, скрылся во мраке улицы Лепик. Но Орельен увидел, как среди белых матросов жалко сникло согнувшееся пополам тело Поля Дени.
Сам не помня как, Орельен очутился возле такси, встал на колени, приподнял голову юноши, который стонал:
— Это пустяки… оставьте меня… это пустяки…
Но руки Орельена были все в крови, кто-то пытался снять с Поля галстук, а моряк твердил:
— Не isn’t dead, isn’t he?[29]
Из зияющей раны на шее текла кровь, кровь… Тело Дени бессильно вытянулось на руках Орельена, и только тогда наконец явилась полиция.
— Это ты во всем виноват! — яростно крикнула какая-то женщина в светло-синем костюме, в длинных до локтей черных перчатках, и плюнула в лицо шоферу такси.
LXXVI
Все это было слишком жестоко. Поля отвезли на такси в Божон. В это старинное здание, скорее напоминавшее тюрьму, чем больницу. Орельен, приехавший с той же машиной, метался между приемным покоем, дежурным врачом, полицейскими, составлявшими протокол, телефонной будкой, не зная, за что раньше взяться, кому раньше отвечать. Он решил позвонить Мэри, которая спросонок ничего не поняла: «Да, она знает адрес его родных, она позвонит, у них есть телефон…» Дежурный врач оказался другом друга Орельена, того студента, брата писателя, который сбрил усы в угоду даме; он провел Лертилуа в дежурку — маленькую, низкую, прокуренную комнату справа, если идти по двору, с похабными рисунками на стене цвета табачной жвачки. Через минуту он вернулся, мальчику вспрыснули сыворотку, но… но… Тем временем первыми явились Менестрели — сам он и его жена: им звонила Мэри. Госпожа Менестрель, хорошенькая тоненькая блондинка, очень волновалась, задавала кучу вопросов: как же это случилось? Чего ради он вмешался в историю? Менестрель ходил взад и вперед по дежурной комнате, сжимая обеими руками набалдашник трости. Он заявил, что их приезд сюда — бессмыслица. Все равно ничему уже не поможешь. Дежурный оказался начитанным малым, и с приездом Менестреля стал смотреть иными глазами на все происшествие. Сверху за ним пришла сиделка.
Из памяти Орельена не выходили слова Поля: «Все равно сдохну», — произнесенные незадолго до драмы. Он попытался передать Менестрелю их беседу.
— Значит, это самоубийство! — воскликнула госпожа Менестрель, но муж остановил ее: