Орельен испытывал голод. Злой утренний голод. Чтобы обмануть время, он пошел побеседовать со своими людьми, их грузовик отделяли от его машины четыре мотоповозки, — все в зелено-рыжих пятнах камуфляжа они походили на простые деревенские телеги, в каких на свадьбах возят шаферов. Кто-то из унтер-офицеров дал Орельену кусок бисквита. Тот самый, который так струсил при переправе через Сену, впрочем, было от чего струсить. Странная судьба для пехоты — болтаться позади драгун и кирасиров. При случае они могли очень и очень пригодиться, благо оружие у них сохранилось, в отличие от прочих, что улепетывали по дорогам — кто на велосипеде, кто пешком, обтрепанные, вместе с женщинами, с беженцами. Просто не верится! Дивизия не отрывалась от неприятеля с самых низовьев Сены. Поначалу даже думали, что сумеем закрепиться. От реки до реки. Будет битва при Эре, битва при Луаре. Всем хотелось, чтобы битва разыгралась обязательно на водном рубеже. Как-то вечером, в заброшенной школе, где по стенам висели карты Европы, а на доске сохранились написанные мелом героические фразы, главный врач стал разбирать обстановку. Можно удержаться на Мэне, вот так… сюда отводим танки. Совсем как стратеги из парижского кафе «Коммерс». За Луарой реки текут в невыгодном для нас направлении. Надолго здесь не зацепишься, и трудно представить себе, когда остановится этот идущий вспять поток…
Правда, сейчас еще удерживали отдельные деревушки, рубежи, отмеченные на картах «Мишлен», единственных бывших в их распоряжении, то есть в распоряжении весьма немногих. Они прошли через тот район, где многие офицеры в бытность свою в Сомюрском кавалерийском училище участвовали в военных играх… «Белые обходят синих»… И совершенно естественно они вспоминали тогдашние учебные задания: «Прикрываю свой фланг, отвожу пулеметную роту за эту высоту». Неприятель не проявлял особой настойчивости. Когда немецкие мотоциклы или танки достигали населенного пункта, где еще находились французские войска, они после первых же выстрелов поворачивали обратно. Можно было ждать их хоть до самого вечера: больше они не возвращались. Они просто прощупывали дороги, избегая узлов сопротивления, просачивались в расположение наших войск. Справа, то есть напротив них, образовалась зияющая брешь между французскими частями; связь с подразделениями механизированной дивизии конного корпуса была ненадежной. Речь шла о том, чтобы задержать продвижение победителей, впрочем, тогда еще не говорили — победители. В иные дни начинали ждать перемирия. Но перемирия не было. Каждый день убивали немного немцев. Даже брали пленных. Субъект из Второго бюро допрашивал их по всей форме. Таково уж его ремесло. Полученные от пленных сведения не могли сыграть никакой роли, но все-таки…
Небо постепенно голубело. Должно быть, будет такая же непереносимая жара, как и все эти дни. Пока что было прохладно… Длинноногий и длиннорукий Орельен зябко передернул плечами. Провел рукой по портупее, по поясному ремню, желая убедиться, все ли в порядке, а также по пуговицам и петлицам на погонах — эта привычка осталась еще от тех времен, когда они кормились в столовках и прихорашивались прежде, чем сесть за стол. Сейчас вряд ли стали бы накладывать взыскание на всех, у кого не хватало пуговиц и петлиц… Ему очень хотелось прополоскать рот. Он пощупал ладонью синюю щетину, отросшую над верхней губой. Побриться тоже не мешало бы. Орельен с нежностью подумал о Жоржетте, о детях. Какая все-таки его осенила блестящая мысль: отправить их накануне пасхи на побережье; правда, как раз в эти дни зашевелились итальянцы, но все лучше, чем подвергать свою семью превратностям исхода по этим ужасным дорогам. Неизвестно, что сталось с Армандиной, с зятем! Интересно, уцелела ли фабрика? Толстый майор из штаба дивизии утверждает, что там были сильные бои… Вдруг ему представилась Мэри де Персеваль, которую война застала на севере, в Тукэ, — вот-то, должно быть, мыкается сейчас по дорогам. Бедная старушка! В ее-то годы… И сколько еще других. Орельен удивился. В сущности, он впервые думал о судьбах людей, о людях, подхваченных шквалом разгрома. Просто не было времени, да, кроме Жоржетты, он, пожалуй, никем и не дорожил.
— Добрый день, господин капитан. Ну, как вы себя сегодня чувствуете?
Помощник врача, уроженец Марселя, с каской, прицепленной к поясу, и в пилотке на голове, с замятым по английской моде верхом, улыбнулся Орельену всем своим узкоглазым, как у китайца, лицом. Он только что побывал в голове колонны. Опять стоим, пропускаем танки. Должно быть, тронемся по главному шоссе. И по-прежнему неизвестно, в каком именно направлении: сделали крюк в семьдесят пять километров, чтобы отрезать моторизованные соединения противника, а теперь разведка утверждает, что неприятеля там и не было. Опять ложные сведения, а ведь базируясь на них, побеспокоили целую дивизию… «Было бы смешно, когда бы не было так грустно…»