— Послушайте, Орельен, а мы-то, мы с вами разве говорим не о политике?
V
К вечеру лихорадка утихла. Презрев запрет доктора, Орельен, оставленный у Морелей на правах больного, встал и отправился в канцелярию штаба дивизии узнать, нет ли чего новенького. Пришлось идти по длинной улице, уступами уходившей вверх; домики, лепившиеся один к другому, выглядели убого, за ними возникло вытянувшееся в длину готическое строение и дальше, совсем неожиданно, уютного вида гостиница; она чуть отступала вглубь, укрывшись за серыми решетками, которые густо заросли розами, уже начинавшими увядать. Ближе к штабу суматошно шныряли взад и вперед представители всех родов оружия, причем солдаты при встрече с офицерами чести не отдавали. На перекрестках — сенегальцы. Кучка пехотинцев переругивалась с толстухой, устроившейся в амбразуре окна нижнего этажа; из воплей толстухи можно было понять, что она ненавидит военных и ждет не дождется, когда все это кончится, когда придут немцы и наведут порядок. Вообще гражданское население было настроено не слишком дружелюбно. Канцелярия разместилась в трех мрачных комнатах большого жилого дома, где стоял затхлый запах, в темной передней возвышались две статуи, — обе в натуральную величину: солдат времен франко-прусской войны 1870 года и столь же давних времен щеголь, который подавал носовой платочек невидимой даме.
— Отец мадам Гризери был художник, — шепнул Орельену юный сержант перед тем, как ввести его к майору Буйе.
Майор весь был погружен в стратегические расчеты, этот добродушный, седовласый майор, он что-то расчерчивал размашистыми движениями, хватая то красный, то синий карандаш; можно было подумать, что время пошло вспять и французская армия вновь вступает в Бельгию.
— А, это вы, Лертилуа? Вы уж извините, здесь не совсем… — Он отложил в сторону карандаши и вздохнул. — Как здоровье?
Орельен ответил, что он в полном порядке. Майор потер себе крыло носа. У него была умилительная наружность, особенно трогательны были отвислые, как у дога, щеки.
— Все то же… да… мы пришли на смену дивизии, которая вчера сменяла нас. Сначала нас погнали на юг, якобы из-за того, что с запада прорвалась моторизованная часть — так по крайней мере утверждали хорошо осведомленные лица… А на поверку вышло, что мотоколонны и следа нет… чем только они думают… — Он тихо рассмеялся, но вид имел крайне усталый… Принесли на подпись бумаги. Майор простонал: — Что ж, так и будем бумажками тешиться до самой испанской границы. — И, повернувшись к Орельену, продолжал: — Итак, назад пятимся… вечером выступаем, семьдесят пять километров в северном направлении. Прах их возьми! Когда же кончится эта крутня. Попробуйте объясните солдатам, что надо голову сложить, но держаться, когда ни один город не держится, любой штатский нам в лицо смеется и вообще все понимают, что нам каюк! Оставляю вас здесь, Лертилуа, с вашими людьми. Как-нибудь без вас обойдемся на этих веселеньких маневрах. На довольствие зачислим вас к сенегальцам. Если обратно пойдем этим направлением, подключитесь к нашему обозу… Вероятно, завтра вечером. Бидассо, знаете такую реку? — Смеялся майор совсем невесело. Потом стянул лицо складками к удивленно вздернутому носу. — Вы, кажется, воевали в тысяча девятьсот четырнадцатом? Да? Так вот, не советую вам распространяться на сей счет…
Часы шли, но жара не спадала. Жара, пыль и запах бензина. Только небо там, на западе, меняло в просветах между домов оттенки на более мягкие и, не жалея красок, отсвечивало в стеклах окон всеми переливами бархатно-розового и золотистого. Если верить этому освещению, можно было подумать, что деревья за соседней стеной только что проснулись. Орельен прошел в помещение роты. Ребята устроились не так уж плохо. Правда, пришлось долго ждать, пока их впустили, потом разместились кое-как и часок поспали. Но, в общем, ничего. Беквиль позаботился обо всем, — что делать, раз капитан заболел: зуб на зуб не попадает. «Не беспокойтесь, господин капитан, я их полностью обеспечил. Что ж, уходим, значит?» Нет, они остаются. «Пообедаете с нами, господин капитан? Столуемся в школе. Учительница очень миленькая…» Он не может, его ждут к обеду Морели. Но сам он предпочел бы разделить трапезу со своими, разделить их судьбу. А может быть, по-другому сделаем: Беквиль пойдет вместе с ним, там и похарчится? Беквиль отказался из-за учительницы. Настоящий нормандец, здоровяк, любит хорошо поесть, поохотиться, особенно за женщинами, о поражении он и слышать не хотел. А еще говорят, что французы вырождаются!