— Имею основания? Конечно, меня тоже при желании можно назвать инвалидом войны… Но на самом деле это скорее несчастный случай… Разве Береника вам ничего не рассказывала? Произошло это в Париже, я просто вышел из дому, хотел купить в киоске у Восточного вокзала газету, а тут начался обстрел. «Большая Берта», знаете, ну и… Однако я все-таки был изувечен… Конечно, не такая уж это доблесть… — Прервав свою речь, он вдруг спросил с нескрываемым интересом: — Скажите, стало быть… Береника ничего вам не говорила насчет моей руки? Нет? Так я и знал! Странный человек моя жена! Никогда она никому не говорит об этом, и люди, встречаясь со мной, не могут скрыть удивления.
Орельен глядел на него не только с удивлением, но и со страхом. Ему самому казалось непонятным внезапное отвращение, какое почувствовал он к аптекарю. Таких людей, как Морель, буквально сотни, тысячи, у них жена, дети, их даже не замечаешь, сидя рядом с ними в автобусе. Но существующая между ним и Береникой близость, — вот что делало для Орельена столь непереносимо ужасным присутствие этого мужа, этого молодого запаленного жеребчика, тучного, с лоснящейся кожей, не особенно ровными зубами, тяжелым дыханием. И ведь это существо жило, оно имело ноги, живот, органы внутренней секреции, оно ело, оно страдало от жары, оно, должно быть, охотно и часто смеялось. Взгляд Орельена снова скользнул по пустому рукаву, и несчастный влюбленный не сумел подавить в себе мысль, не очень его украшавшую. А господин Морель все твердил:
— Береника очень огорчится… Барбентаны, конечно, тоже, но Беренике так хотелось… Если попадете в наши края, непременно загляните… дом, правда, не велик, но для добрых друзей всегда найдется постель… Да… Да… не забудьте, вы наш гость…
На лестнице Орельена охватил приступ нервного смеха.
LII
— За день требуется поставить десять, одиннадцать столбов… Это, друг, не пустяки: работка не дай бог… И еще говорят, что мы ничего не делаем. А тут каждый раз надо перетаскивать материалы, передвигать козлы и прочее. Понятно, следом идет бригада бетонщиков… Но и нам дела хватает! Я работаю на Сент-Этьен — Гренобль…
Глубокие тарелки уже были убраны. Золотистый свет падал на столики, где сидели обедающие в том блаженном состоянии, которое рождает выпитый аперитив, первый стакан вина и созерцание меню. Участники банкета устроились в глубине зала ресторана, в доме, который как бы висел над Парижем, и если бы не зеленые спущенные шторы, из окон можно было бы видеть крыши, укутанные ночным сумраком. В общих залах — обычные клиенты, касса, столики, почти все пустые, но и туда доносились громкие приказания обедающих и через эти залы проносили блюда, заказанные приглашенными редакцией «Ла Канья». В глубине — столик на колесах и пианино. Сколько их собралось? Двадцать пять человек, тридцать? Фукс, уже успевший побагроветь, под цвет своим огненно-рыжим бакенбардам, в высоком воротничке, подпиравшем подбородок, поднялся и, обратившись к своему соседу, подрядчику, высокому толстяку с мясистой бородавкой на щеке и неестественно широкими черными бровями, скомандовал:
— Заткнись, Шаплен, придет твой черед — поорешь… Гарсон, подайте жюрансона, черт побери, слышите, жюрансона!
Слова эти сопровождались постукиванием вилки о край фарфоровой тарелки.
— В жизни не слышал об этом шинке, — промолвил высокий черномазый малый, сидевший на углу длинного стола; жесткие волосы его, расчесанные на пробор, никак не хотели лежать гладко. Он повернул к соседу блестящие асимметричные глаза, ярко сверкавшие на раскрасневшемся лице, пересеченном тоненькой линией усиков.
— Простите, — ответил тот тихим голосом, так не вязавшимся с его атлетической фигурой, и вежливо склонил свою курчавую голову, покручивая золотистые пышные усы, украшавшие его верхнюю губу. Затем взглянул на собеседника выпуклыми глазами: — Простите, но я не расслышал вашего имени… а в полку я не имел чести вас знать…
— Дюпюи, Стефан Дюпюи, — отозвался брюнет. — В сущности, я не из вашего полка… Я служил в дивизионной артиллерии, и мы с Фуксом знакомы не по военной службе.
Высоко подняв брови, он, жестом, очевидно вошедшим уже в привычку, откинул назад волосы, которые все время лезли в глаза. Блондин бросил на него оценивающий взгляд: крепкий малый, сразу видно артиллериста, буяна, губы толстые, не закрывают белых зубов, и неприятный, почти маниакальный смешок, сопровождаемый подергиванием плеч. Вслух он произнес:
— Я тоже не из их полка… И тоже попал сюда случайно… я драгун, потом нас влили в шестнадцатый. Разрешите представиться: Марсоло, лейтенант Марсоло… второй батальон… сначала был в роте Милло. Видите, вон там, на председательском месте, сидит капитан Милло… потом был офицером разведки у майора Пьергиза… Ну, там другое дело! Потому что Милло, откровенно говоря… Жалко, что майор не мог прийти, он сегодня занят…