Доктор Декер покачал головой. Он с удивлением глядел на Лертилуа: Орельен следил за «боем быков» с явно взволнованным видом.
— Вот уж действительно не ожидал. У вас, милый, просто взволнованный вид…
Орельен оглянулся.
— Верно, согласен, это не слишком умно… но, видите ли, эта идиотская шутка, она ведь тоже была частью войны, нашей войны.
Марсоло размахивал салфеткой. Лысый череп Бомпара блестел сквозь венчавшие его чело листья; он угрожающе нацеливался рогами на зрителей, с разбегу останавливался перед воображаемым барьером, а затем как настоящий бык семенил вокруг арены: «Того! Того!..» Орельен продолжал:
— В последний раз, доктор, я видел, как Бомпар представлял быка… обычно он играл роль быка, а вот в роли тореадора выступал Вандерпиль, подпоручик, юнец из Лилля, этакий женоподобный блондинчик. В Эпарже. Подпоручика убили во время рукопашного боя на следующий день после представления… Я, конечно, прекрасно отдаю себе отчет, что все это весьма сомнительно с точки зрения вкуса!
Присутствующие ревели от восторга. Бомпар поистине был неподражаем, он совсем загонял Марсоло, который казался лет на пятнадцать его моложе. Музыкант наигрывал один и тот же мотив, но раз от разу все оглушительнее. Лемутар в углу, за стулом, отплясывал испанский танец, прищелкивал пальцами, взмахивал салфеткой, как шалью. Но никто не замечал его стараний.
— Странная все-таки штука эта самая ваша война, — вздохнул доктор, — мы здесь, в тылу, о ней и представления не имели…
Коррида закончилась гибелью быка. Бомпар катался по земле, а тореадор под восторженные вопли публики искусно подражал завыванию ветра, наигрывая пальцами на губах. Официанты стали разливать шампанское. Пианист, осушив бокал, жалобно захныкал:
— Ай, ай, ай, Фукс! Шампанское отвратительное! Сладкое!
Фукс отбивался:
— На всех не угодишь: одни любят сухое, другие — наоборот… — Словом, поднялся такой крик, что присутствующие не знали, кого и слушать. Впрочем, лично Фукс плевать хотел на шампанское. Только ради Нового года он его и пьет.
— Верно, верно, — орал капитан Милло, — вечно этот Гюро брюзжит! Ну и характерец!
— Но, господин капитан… шампанское…
— Никаких капитанов! Просил шампанского, так и пей.
Человек пять набросились на несчастного Гюро и силой пытались влить ему в рот шампанское прямо из горлышка бутылки. По столам, по полу растекался сладкий, отвратительно липкий напиток. Теперь уже пьян был не один только Лемутар. Бекмейль тоже окончательно опьянел: он хотел спеть еще песню, но Валлант, который уже давно ждал своего часа, выскочил вперед.
— Чудесно, превосходно, — прокудахтал Стефан Дюпюи, — пусть Баллант покажет почтальона.
«Почтальон» был коронный номер Валланта. Стоило ему выпить стаканчик, и он тут же начинал представлять почтальона. Он ходил взад и вперед со своей сумкой, вежливо приветствовал прохожих, взбирался по лестнице, зашел к одной миленькой дамочке, которая отперла ему двери, будучи в костюме Евы, зашел к одному священнику, который… заглянул к привратнику и отправился на велосипеде за город. Присутствующие не всегда понимали смысл разыгрываемых сценок, но хохотать считалось хорошим тоном, и все хохотали. А Баллант носился уже по всему ресторану, заигрывал с публикой, сидевшей за столиками, подходил снова к большому столу и т. д. и т. п. Словом, он окончательно затмил Бекмейля, который тянул своим прекрасным, правда, несколько пропитым голосом: «Манон, солнце взошло».
Банкет потерял первоначальную стройность, присутствующие разбились на группки, что-то кричали друг другу. Принесли кофе, ликеры, задымили сигары. Стол имел крайне неаппетитный вид: опрокинутые рюмки, пепел на блюдечках с недоеденным мороженым, кусочки бисквита, накрошенного нервными пальцами капитана… Теперь Баллант, окончательно разойдясь, затянул свою любимую песенку: «Она из Тонкина», и все — Дюпюи, Гюро, Гюссон, Бланшар, Марсоло — хором подхватили припев: «Моя Анна, моя Анна, аннамиточка моя…»