Орельен произнес эту тираду одним духом, с холодной яростью. Глядя, как он заботливо укутывает чайник и вертит ложечкой ломтик лимона, можно было поверить, что он говорит правду, что действительно этой ночью он напился до положения риз. Эдмон задумчиво покачал головой.
— Странно! Я готов был пари держать… Тогда, что же она такое выкинула, наша девица? А у меня еще на шее этот дурак Люсьен. Он хнычет. Больше ни на что не способен. Только хнычет.
— А что, по-твоему, он должен делать?
— Ну, хотя бы прийти и набить тебе морду.
— Покорно благодарю, но поскольку я…
— Возможно, она сейчас и не здесь, но это дела не меняет.
— Я же тебе говорю, что я не любовник мадам Морель, понятно? Сколько раз тебе повторять, а?
Орельен сжал зубы, лицо у него стало злое.
— А главное, нужно немедленно ее найти… Могло случиться несчастье… Кто знает?
— Уж не хочешь ли ты, чтобы я заглянул в морг?
— Не говори глупостей. Тебе, конечно, на все наплевать. Но раз ее здесь нет. Тебе-то наплевать, а мне…
— Как тебе? Ты же уверяешь, что не состоишь в любовных отношениях с мадам Морель?
— Я ее люблю, болван, понимаешь, люблю…
Эдмон насмешливо присвистнул. Этого только еще недоставало. Возвышенные чувства. Павел и Виргиния, Ромео и Джульетта. Ну, а все-таки, где она провела сегодняшнюю ночь?
— Мосье меня звали?
На пороге кухни показалась мадам Дювинь. Должно быть, она испугалась, что господа сейчас сцепятся. Ясно: подслушивала у дверей.
— Оставьте нас в покое, мадам Дювинь…
Что-то бормоча себе под нос, мадам Дювинь отступила и на сей раз.
Наконец Эдмон собрался уходить.
— Ты позвонишь мне, если что-нибудь станет известно?
Выражение страха, исказившее лицо Орельена, почему-то рассмешило Барбентана:
— Хорошо, хорошо, решено… не забудь передать мои наилучшие пожелания Симоне… самое глубокое уважение.
Орельен залпом проглотил третью чашку чаю, впился зубами в ломтик лимона и с наслаждением почувствовал его успокоительную кислоту. Да, здорово он напился сегодня ночью… Сейчас он примет душ…
Он вошел в спальню и, только когда дошел до середины, увидел, что перед ним стоит Береника.
LVII
На ней было вечернее платье, платье «лотос», в котором она была тогда на вечере у Мэри, обнаженные руки выступали из переливчатой белизны шелка, длинные черные перчатки собрались складочками у кисти; на полу за ней волочилось серое манто, которое она, должно быть, уже не раз роняла. Черты лица выражали усталость, какой-то испуг перед наступившим днем, белокурые волосы сбились в беспорядке. Она глядела на Орельена. Он молчал. Обоим нечего было сказать друг другу. Все уже было ясно. Ему подумалось, что сейчас она похожа на живое воплощение человеческого горя. Губы ее тряслись сильнее чем всегда, и без обычного слоя помады тоненькие рассекавшие их черточки стали еще заметнее. Береника твердила про себя: «Хороша я сейчас, должно быть». Орельен глубоко вздохнул. Страшное чувство окончательного падения.
— Вы слышали? — спросил он.
— Каждое слово…
Все оказалось еще ужаснее, чем он думал. Он хотел объяснить ей, чем была для него Симона, что их встреча ничего не означает… Беренику переполняла ненависть к Эдмону. Оба они сказали то, о чем как раз следовало бы молчать. Он: «Клянусь, я люблю только вас…» Она: «Эдмон не смел называть при вас Люсьена дураком!»
Человек, склонный к психоанализу, поймет, что в таких словах есть материал для самых широких обобщений. К примеру: о трудностях взаимопонимания. Доказательство: и Орельен и Береника старались проникнуть в ход мысли друг друга, дабы попытаться исправить непоправимый ход событий. И Береника, воскликнувшая: «Вы солгали мне…» — вполне закономерно услышала в ответ: «Вы только о нем и думаете!»
В соседней комнате неслышно шмыгала мадам Дювинь. Орельен нетерпеливо дернулся и подошел к дверям, ведущим в гостиную; экономка убирала чайный прибор.
— Да бросьте, мадам Дювинь, оставьте нас…
Мадам Дювинь сердитым движением поставила обратно на стол поднос с чайным прибором и, пристально глядя на чашки, объяснила:
— Я пыталась предупредить мосье, но мосье не дал мне слова сказать…
— Хорошо, хорошо, мадам Дювинь…
— Бедненькая дамочка… она там в кресле на площадке и заснула. Не могла же я ее не впустить…
Орельен проводил взглядом мадам Дювинь до самых дверей. Он вернулся в спальню и увидел, что Береника присела в ногах постели. Шубку она накинула на плечи. Услышав его шаги, она отвернулась.