Он внезапно и остро почувствовал, что чуть было не совершил грубой бестактности. Что говорили они друг другу? Слова скрещивались, как шпаги, но в этой битве высказанные слова безнадежно стушевывались перед затаенными. Он представлял себе их жесты, сопротивление Береники, смятое платье, платье «лотос»… Она пришла одна, пришла ночью… С него довольно и того, что она кинула ради него Люсьена, довольно ее мужества, этой решимости пловца, который очертя голову бросается в воду… Неужели Эдмон не понял? И муж ее тоже, этот безрукий… Она выбросила свою жизнь за борт. Поэтому-то Орельен и не хотел признавать своего поражения. Не может она поступить так и позволить слепому случаю разрушить свои планы. Он был горд поступком, который Береника совершила ради него. Мужчинам свойственна гордыня. И этой гордыней Орельен больше походил на всех прочих мужчин, даже более чем строением рук, ног, силой желания. Она оставила Люсьена, свою налаженную жизнь, дом в провинции, свои привычки. Его пьянило мужество Береники. Она не посчиталась с мнением света, с мнением людей. Нет, больше того: она посчиталась с ними. Вдруг его переполнило чувство благодарности.
— Нет, Береника, — сказал он, — вы не пойдете домой… вы не вернетесь к этому человеку… вы не можете признать себя побежденной… не надо ни у кого просить прощения… или терпеть это жестокое великодушие… к чему все это? Вы же знаете, что я вас люблю, и вы тоже меня любите, любите меня? А ну-ка, осмельтесь сказать, что вы меня не любите.
Береника упорно молчала. Орельен торжествовал.
— Вот видите! Надо глядеть жизни прямо в лицо!
Ему уж никак не следовало говорить этих слов. В пояснение Орельен добавил:
— Вы разведетесь с мужем… будете моей женой…
Береника расхохоталась. Этого еще недоставало! Неужели Орельен не понимает, с кем имеет дело? Когда такие вот господа предлагают вам вступить с ними в законный брак, им кажется, что все недоразумения кончились, что говорить больше не о чем! Но ведь Береника не молоденькая девочка, и не… его Симона… Она-то знает, что такое брак, знает, как легко мужчины умеют представить вам события с их самой смехотворной стороны. Смех замер на ее губах. Ничего забавного здесь нет. Ей только что открылся иной мир, бездна во всей ее неоглядной глубине. И этот иной мир, неоглядная эта бездна — именно и есть Орельен… Человек ведь не один. И то, что он думает, его мысли идут от этого мира, мысли эти подсказаны другими, теми, в чьем окружении он живет: семьей, приятелями, чужими людьми, мадам Дювинь… Смех замер на ее губах потому, что в данном-то случае так думал Орельен и потому, что этого Орельена… да, она любила Орельена. И снова из глаз хлынули слезы. Береника громко всхлипнула. «Боже мой, должно быть, и вид у меня!» Она поискала глазами зеркало.
Орельен был рядом с ней, совсем близко. Он взял ее руки в свои. Спросил:
— Значит, вы не хотите стать моей женой?
В этом вопросе не было никакого злого умысла. Просто он предлагал ей то, что имел. Береника старалась представить себе, как это будет: мадам Лертилуа… Окружающие решат, что все это вполне естественно и понятно: обаятельный мужчина, а тот, другой, аптекарь в маленьком провинциальном городишке. Вот к чему все это свелось! А она-то упивалась своей любовной драмой! В этой спальне (она подумала даже: «в его холостяцкой квартире») она, в шелковом платье, сидит рядом с этим нашкодившим мальчиком, который только что вернулся от какой-то Симоны, и вот этот милый мальчик сейчас откроет постель, положит чистые простыни, будет ласкать ей грудь, а потом попросит прощенья, завяжет узел галстука, и они пойдут завтракать, или к Маринье, или еще куда-нибудь. А она станет мадам Лертилуа. При этой мысли ее охватила тошнотворная тоска. Тем более, что Орельен оказался на редкость красноречивым. Он обещал все, что только можно было обещать. Они переберутся жить в деревню. Или уедут в Америку. Или на Таити, если ей больше нравится жить на Таити. Он был жалок. Так вот кого она сделала своим богом? Один раз она уже обманулась — в случае с Люсьеном. При мысли о Люсьене сердце ее болезненно сжалось. Ах, эта страшная зависимость! Что бы ни произошло, она должна помнить о существовании Люсьена, не может она не считаться с тем, какое будущее ждет Люсьена. Он перестанет спать. Перестанет есть. Таков уж он. Гнусный шантаж. Но даже мысль о страданиях Люсьена была непереносима. Страшно подумать, какой у него будет вид через три-четыре дня, а тут еще этот пустой рукав, зловеще пустой рукав…