Но именно эта изначальная степень участия ручного труда в изготовлении платка и дает право считать изделие художественным. Почему? Да потому, что техника, которая ныне приходит на помощь пуховязальщице, не вносит больших качественных перемен в ее своеобразный труд, не подрывает специфику ее творчества. От вязальщицы-мастерицы по-прежнему требуется художественный вкус. Она должна создать и воплотить в материале художественный образ, платок-прототип, с которого машина снимет тысячи копий. Техника вторгается в ее индивидуальный творческий процесс лишь только на этой операции тиражирования. Таким образом, мастерица участвует лично на всех этапах создания и размножения своего изделия. Она старается, чтобы и уникальный образец для многосерийного производства, и копии с него были в равной мере художественными изделиями.
Когда я был в гостях у Александры Зотовны Апариной, она показала мне два серых пуховых платка и с загадочной улыбкой спросила:
— Вот узнайте, который из них связан руками, а который с помощью машины. Сами видите, разница меж ними не столь велика, чтобы они могли соперничать на рынке. На тот и на другой одинаково большой спрос… Хорошо, когда такой выбор есть. Нужен тебе теплый хороший платок для постоянной носки — бери фабричный, не пожалеешь; хочешь заиметь особенный, так сказать, уникальный — делай его по заказу…
Мы долго беседовали с Александрой Зотовной о том, что принесла техника в пуховязальное ремесло, не снизит ли она художественной ценности пухового платка. Сколько промыслов перестало жить после неосторожных «оргмероприятий» с расчетом на «вал», на конвейер!
Взять уральский подносный промысел. О нем я наслышан от стариков да читал где-то. Александра Зотовна о чудесных расписных подносах кое-что с детства помнит.
Как процветал промысел! Началось все с мастерового человека Андрея Худоярова. Открыл он секрет уникального лака. Был тот лак прозрачен и тверд, как стекло. Вот этим «стеклянным» лаком и покрывались яркие золотые росписи на подносах. Худояровы, отец и три сына, открыли в Нижнем Тагиле промысел. Слава о чудо-подносах обошла всю Россию. Мастера дорожили и гордились своим ремеслом, каждый поднос расписывался долго и искусно и представлял собой оригинальный образец народного творчества. Шли годы, десятилетия. Промысел быстро расширялся. Подносы шли нарасхват. Такой успех побудил ускорить их выпуск. Поначалу упростили росписи. Но этой меры показалось мало. Ведь даже упрощенные, примитивные узоры рукой не скоро нарисуешь. Ввели трафарет. И давай штамповать! Лихо дело пошло. Подносов стало больше, а интереса к ним — меньше. Потом совсем пропал этот интерес. Худояровский поднос-картину теперь ищи в запасниках уральских музеев…
— Такое, пожалуй, может со всяким промыслом случиться, если уникальное дело склонить к штамповке, к упрощениям, к конвейеру. Поначалу и спрос, и прибыль будет. Потом стандартные обезличенные изделия не смогут подкрепить старую славу промысла. Но, потеряв славу, они потеряют и покупателя. А это конец… Не так ли?
— Да, — соглашается Александра Зотовна. — И об этом должны помнить все, кто за промыслы в ответе. Наше дело требует руки и души мастера. Машина только в подсобники годится, дальше пускать ее нельзя.
Слова Апариной созвучны мыслям старейшей мастерицы Натальи Андреевны Победимовой:
— Я не против, нет. Научились на машинах вязать — ну и дай бог. Лишь бы старались, душу вкладывали. И все ж, суди меня, сынок, не суди, я тебе так скажу: машина нашим рукоделием никогда всевластно не овладеет. Нет, — твердо сказала Наталья Андреевна, посидела в тихом раздумье, потом негромко заговорила: — Машины… Что ж, пускай. Но тут вот какая оказия. Недавно моя дочь, Клавдия, в Москве побывала. Зашла в ГУМ, на прилавке одном платки лежат. Надпись на них: платки из козьего пуха. Пуховые, значит. Дешевые, плохонькие. Нашим оренбургским они далеко не родня. А вяжут их на таких же оборотных машинах, какие у нас на тутошней фабрике. Я слышала, будто и в Пензе хотят такие же машины поставить и тоже платки стряпать… А как же их назовут тогда? Пензенские аль оренбургские?.. Ох, не затевали бы это, потому как наше рукоделие только тут, в краю оренбургском, корни пустило и выросло. Сколько веков вынянчивали его наши бабушки и прабабушки, сколько терпения, сноровки, сердца своего приложили! И моя жизнь, все восемьдесят годов, на платки ушла. Не просто сидела да вязала, а норовила и старое перенять, приспособить, и свои узоры, свою повадку показать… Да найдется разве такая машина, чтобы все это нашенское в себя вобрала и с собой в дальние края перенесла?!