Орфей, невзирая на страх, не поддаваясь зову упоительных сладостей жизни, оставляет все и следует в темные пучины подземного царства, чтобы найти там свою возлюбленную — лесную нимфу Эвридику, которую укусила ядовитая змея.
говорит Орфей в мелодраме.
Его смелость покоряет сердце хозяина Аида. Он позволяет Орфею забрать Эвридику с собой, обратно в страну света. Но при условии, что он не взглянет на нее ни разу, пока они не покинут мир теней. Орфей ведет к свету Эвридику — молодую, обворожительную в своей красоте, в расцвете сил сошедшую в «царство теней». Но вдруг он неожиданно оборачивается, чтобы признаться ей в своей пламенной страсти. И тут же фурии — сирены смерти — увлекают несчастную девушку в глубины, из которых уже нет возврата…
Музыкальный фрагмент оперы, известный под названием «Пляска фурий», — высочайшее достижение Фомина. В ритмичном, моторном темпе разыгрываются переплетения голосов — трагических и иногда комических. Возникающие вдруг резкие переходы раздирают кажущуюся мелодичность на хаотические части. Здесь во всем великолепии виден Фомин-трагик. Еще многие десятилетия русской музыке ждать Мусоргского, Чайковского, воплотивших тему смерти, рока с непостижимой силой, еще не создана Бетховеном его знаменитая 5-я симфония, лейтмотив которой станет синонимом судьбы. Но уже мы слышим у Фомина гениальный прообраз этой смертельной безысходности. «Орфей» — одна из вершин русской музыки XVIII века. И диву даешься — отчего мы со всей полнотой узнали эту музыку лишь почти двести лет спустя?!
В постановке мелодрамы на сцене Шереметевского театра в Останкине в Москве был дописанный кем-то благополучный конец. Но такой финал не был задуман самим композитором.
Эвридика уходит от певца навеки. Но остается музыка, созданная Орфеем, то глубокое мифологически обостренное переживание поэта, перешедшего границу жизни и смерти, перенесшего невыразимые муки, лежащие в основе всякого творчества… Остается спокойствие и холодность победителя, выжившего в трудной схватке с противостоящей реальностью. Спокойствие и холодность, как на портрете кисти неизвестного художника, на котором изображен Евстигней Ипатьевич Фомин. Лицо его сосредоточенно, взгляд направлен в сторону зрителя, одна рука лежит на клавиатуре небольшого клавикорда, другая будто приглашает нас прослушать новую мелодию, она как бы поддерживает лист нотной тетради, как бы вынимает из него какую-то пьесу, еще не законченную, но уже предназначенную в подарок нам, вместе со всем тем, что уже создано им — гением российской музыки…
ИЗОБРЕТАТЕЛЬ, ПОЭТ, МУЗЫКАНТ
Музыка оттожествляласъ ко многими художествами. Как то: к мелодии или к певцу, к такту, к стихотворству, к танцам, к телодвижению, к соединению всех наук и прочее…
Песни представляют самыя чувства или страсти сердца, приводящие душу в движение.
Что значит разбираться в музыке? В наши дни, когда огромные концертные залы переполнены слушателями, этот вопрос кажется неуместным. Тем не менее интересно — какими знаниями должен быть наделен или в какой степени должен быть подготовлен посетитель концерта, чтобы воспринимать исполняемое произведение? Иметь за плечами музыкальное образование? Или быть «подкованным» в элементарной гармонии и теории музыки? А может быть, он волен воспринимать музыку просто и непосредственно, без всякой подготовки, такой, какая она является ему, как являются перед неискушенным наблюдателем краски вечернего заката, звуки российского леса или мелодии русской песни? Музыкальное произведение ведь не только и не столько совокупность ритмов, тонов и гармоний. Это еще и своеобразное дыхание автора, его чувства, эмоции, наконец, его мысль, облаченная в форму оркестрового звучания. Можно и не зная специфической музыкальной техники, почувствовать пульс именно этого дыхания, осознать подспудную авторскую мысль.
Современный слушатель разнообразен. Музыка, и во многом классическая музыка, пронизала нашу жизнь так, что мы иногда и не замечаем, как насвистываем или мысленно напеваем ту или иную мелодию или арию, которую, даже не слушая, запомнили, когда она звучала из радиоприемника.
Собственно говоря, вся эта цепь рассуждений дана потому, что весьма трудно представить себе, как слушали музыку в России XVIII столетия. Каково было ее восприятие, понимание, каков был круг людей, приобщенных к ней, что отличало знатока музыки от «простого смертного».
Вот почему привлекла мое внимание личность замечательного человека, столь разносторонне одаренного, что диву даешься: может ли один человек уметь сделать столько же?!
Все началось с одного музыкального издания.
Возьмем в руки этот сборник. Тщательно выгравированный на обложке пастушок напевает какую-то протяжную мелодию. Вокруг него — листья, травы, цветы, а вдоль всей обложки — куст, то ли ива, то ли рябина… «Собрание Народных Руских Песен с их Голосами. На Музыку положил Иван Прач. Печатано в Типографии Горнаго училища. 1790» — такова надпись на титуле. И все. И ни слова о том, кто проделал титаническую рабо-ту по сбору ста образцов российских мелодий, написал для первого, а затем переписал заново для второго издания сборника замечательный трактат-предисловие, в котором впервые попытался дать научную оценку русской народной песне. Ни слова о том, кто усердно напевал талантливому чешскому композитору Яну Богумиру (а иначе Ивану Прачу), собранную по крупицам народную музыку для переложения на ноты, о том, кто тщательно обрабатывал тексты песен и практически являлся автором этого уникального издания. И так, ни слова, целое столетие… Лишь в четвертом издании — 1896 года — впервые был упомянут Николай Александрович Львов.
Его имя ныне известно достаточно хорошо. Пособия по истории русской музыки, учебники и хрестоматии, музыковедческая и научно-популярная литература не обходит стороной и его жизнь, похожую на замысловатый приключенческий роман, и его творчество, неукротимость которого выражалась во всех областях человеческого опыта и знаний. Современникам он был известен и дорог не менее. «Сей человек принадлежал к отличным и немногим людям, он был исполнен ума и знаний, любил науки и художества и отличался тонким и возвышенным вкусом…» — писал о нем Гаврила Романович Державин. Того же мнения были и пииты И. И. Дмитриев, В. В. Капнист, И. И. Хемницер, и живописцы В. Л. Боровиковский и Д. Г. Левицкий, и композиторы Ф. М. Дубянский и Е. И. Фомин…
Дмитрий Григорьевич Левицкий рисовал Львова неоднократно. Разные были портреты. Но во всех было что-то неуловимо привлекательное, завораживающее, особенно в глазах, в разлете бровей этого юноши.
Первый портрет Львова работы Левицкого датирован 1774 годом. И в нем, по сути, уже отображен Львов подлинный, Львов будущий, игриво, как бы походя, разбрасывающий и раздаривающий свои таланты друзьям. С другого портрета — уже 1789 года — глядят на нас те же неунывающие, немного озорные глаза. Но в волосах — проседь, выражение лица строже, задумчивее. Перед нами уже не просто дворянин Николай Львов, а почетный член Академии художеств, член Российской академии, глава и вдохновитель знаменитого петербургского литературно-художественного кружка, автор многочисленных стихотворений, а также трех комических опер.
Современникам Львова казалось, что он брался за слишком многое и эта разбросанность может стать роковой для его таланта. Но никто не мог предположить, что не было никакой разбросанности, что, наоборот, было подлинное единство в образе мышления, в поступках и творениях этого одаренного человека. Наверное, он попросту мог слишком многое…