И поныне, когда речь заходит о Львове, возникают однобокие вопросы. Потеряла бы что-нибудь, скажем, русская архитектура, если бы его не было? Что стало бы с российской поэзией, если бы он целиком отдался науке? Вообще, можно ли его назвать музыкантом или определить его приверженцем какой-либо «профессии»? Если даже попытаться ответить на них, то мы не сможем во всей полноте отразить суть его личности. Львов обладал многими талантами. Его хватало на всех и на все. Он всегда увлекался чем-либо всерьез и уходил в новое предприятие с головой. Он разбрасывался талантами и временем, как будто был бессмертным.
Если уж говорить по большому счету, то сделано им было в жизни столько, что начинаешь подумывать о правдоподобности приписываемых ему заслуг. Но в то же время кажется, будто не было создано им чего-то одного, главного, внушительного, с чем бы он вошел в нашу историю, того, что заставляло бы нас невольно вскрикивать: «А, это тот самый Львов!»
Он не создал бессмертной оперы. Хотя среди прочих других оперных либретто есть то, которое он написал для гениального Евстигнея Фомина и которое легло в основу первой русской народно-бытовой оперы — «Ямщики на подставе, или Игрище невзначай». Он не написал выдающейся поэмы, хотя его переводами из Анакреона, баснями и эпиграммами зачитывался весь свет. Он не изобрел «вечного двигателя», хотя в области науки и техники он ни много ни мало был первоклассным изобретателем: ввел в строительное дело новый способ возведения построек из глины, впервые описал целебность кавказских минеральных вод, организовал производство русского сафьяна, открыл первое (!) в России Валдайское месторождение каменного угля, и не только открыл, но написал книгу «О пользе и употреблении русского земляного угля» и добился начала его добычи и изучения. Наконец, он не отстроил своего «Василия Блаженного», но был одареннейшим и плодовитейшим архитектором: почтамт в Санкт-Петербурге и Невские ворота в Петропавловской крепости, собор в Могилеве и замечательные усадьбы в разных концах России, такие, как знаменитый «Раек» в Тверской губернии, — все это дело его рук.
Не потому ли вся его жизнь обросла позднее легендами, что поразительная одаренность и внутренняя энергия его сочетались с не менее поразительной скромностью? Этот истинный Гражданин объединял вокруг себя людей, «питал» их творчество, поддерживал в трудную минуту, советовал, помогал, направлял. Но сам не стал «историческим героем» ни в литературе, ни в архитектуре, ни в науке, ни даже в музыке…
Впрочем, единственным, пожалуй, мощным напоминанием об имени Николая Львова стал тот самый невзрачный на первый взгляд сборник народных русских песен. Когда речь заходит об этом действительно эпохальном издании, то ныне всякий хотя бы немного искушенный в музыке человек скажет: да это же сборник Львова-Прача! Да, сборник, где даже не указано имя его настоящего создателя, тем не менее принес ему славу.
Однажды Львов напишет в своей поэме:
Слова эти — его «кредо».
Итак, народные песни… С какой стати чиновник Горного управления занимается сбором музыкального фольклора? Что толкнуло его на эту титаническую работу, а кроме того, яа столь новое и слишком смелое для его времени предприятие? Ведь даже понятие «народная» песня утвердилось только после Львова и было введено им. До этого крестьянский распевы назывались «мужицкими» песнями, не считались музыкальными, и никто из композиторов не осмелился бы впрямую использовать сии мелодии для своих сочинений.
Во время поездки по европейским странам и знакомства с культурой Европы Львова охватило страстное желание освоить и ее музыку. Он посещает французскую оперу, изучает современные музыкальные течения. Он видит, как смело используют, например, итальянские маэстро свою национальную мелодику. И уже тогда, очевидно, вызревает у него ощущение некоторой оторванности от блистающего европейского мира, ведь там, как он писал, негде и не с кем «отважную грянуть песенку», имея в виду песенку русскую. Уже тогда, с середины 1770-х годов, он начинает по крупицам собирать российские напевы, сочинителями которых «были козаки, бурлаки, стрельцы, старых служеб служилые люди, фабричные, солдаты, матросы, ямщики…». Думается, что многие из них он вынес в душе из детства, проведенного в селе Никольском под Тверью. А уже будучи опытным геологом и разъезжая по стране, Львов продолжал свои поиски, собирал новые жемчужины народных песен. Сколько было находок! Ведь как полевому исследователю Львову приходилось проводить долгие вечера в отдаленных селениях или даже под открытым небом, у костра. Как тут обойтись без песен, романсов…
сказал он сам о себе.
С «Собрания Народных Руских Песен…» начинается новая страница в музыкальной истории России. Еще ранее, когда сборник только готовился, Львов использует песни для написания оперы «Ямщики на подставе». Гармонизированные Фоминым, мелодии создали неувядаемую славу этой постановке, вызвавшей бурную отрицательную реакцию, в частности, со стороны Екатерины II, иногда чрезмерно кичившейся псевдонародностью опер собственного сочинения.
В опере, которую называли «буфф в русском роде», появились персонажи типа Фадеевны, Тимофея Буракина, молодого ямщика Яньки, «деревенского олуха» Вахруши, да к тому же еще пел в ней целый «хор певчих ямщиков». Если бы Гаврила Романович Державин, друг и покровитель автора либретто (он-то, наверное, и соединил при встрече руки друзей — Фомина и Львова), не приложил своих стараний и усилий, опера бы так и не увидела свет. Позднее поэт писал: «Великий Суворов разведывал, что о нем говорят ямщики на подставах (постоялых дворах. — К. К.), крестьяне на сходках. От граждан они получают известие о городских потехах, если в них сами не случатся».
«Самой первой степени поэт, — продолжал поэт, — ежели он в слоге своем нечист, тяжел, единообразен, единозвучен, не умеет изгибаться по страстям и облекать их в сердечные чувствования, — к сочинению оперы не годится. Не позаимствуют от него ни выразительности, ни приятности лицедей (так в старину называли актеров. — К. К.) и уставщик музыки. Сочинитель опер непременно должен знать их дарования и применяться к ним, или они к нему, дабы во всех частях оперы соблюдена была гармония». Что же Львов? Соответствовал ли он столь требовательным меркам своего старшего друга? Это отметил сам Державин. Он говорил: «Песня назначена природою для пения», а о творчестве Львова, отдавшего свою жизнь русской песне и вложившего эту песню в уста героев оперы «Ямщики на подставе», поэт замечает: «Оно просто, ближе к природе, нежели к искусству»…