Для сына же портного Ивана Хандошкина она с детства была таковой. «Природный русский», как его позже характеризовали современники, он в юные годы «охотился всегда к скрипке…». Благодаря своему таланту и упорнейшему труду он попадает сначала в обучение к итальянскому скрипачу Тито Порто, практиковавшему в России, а затем, пятнадцати лет от роду, в 1762 году — в придворный оркестр. Не прошло и нескольких лет, как он получает звание капельмейстера и первого камер-музыканта.
Начинается то двадцатилетие в жизни даровитого скрипача, в течение которого его имя становится ошеломительно популярным и даже нарицательным. Хандошкин, или Антошкин — так его еще называли, — начинает свою интенсивную концертную деятельность. Его приглашают преподавать в музыкальных классах Академии художеств, той самой Академии художеств, где в это время учится будущий гениальный композитор Евстигней Фомин. Кто знает, может, именно муза Хандошкина отвлекла одаренного Фомина от карьеры архитектора и живописца, и вопреки настояниям преподавателей он стал позднее музыкантом…
Иван Евстафьевич обучает также и воспитанников театральной школы при известном «Вольном театре» К. Книппера. Но главным его поприщем являются, конечно же, публичные выступления. Они приносят ему те несравненные звания, которыми наделяет его восторженная публика: «сильный скрипач», «искуснейший музыкант», «первоклассный скрипач-виртуоз», «замечательный виртуоз на скрипке и плодовитый композитор» и т. д. и т. п. Объявления в газетах регулярно оповещали о его сольных концертах.
Так, «Санкт-Петербургские ведомости» в 1780 году сообщали о предстоящем музыкальном вечере следующее: «г. Хандошкин играть будет соло на расстроенной скрипице». Опять упоминание о расстроенной скрипке! Да, да, о той самой хандошкинской скрипке «на разладе». Что сие значит? Неужели прославленному мастеру не везло так же, как в ближайшем будущем не будет везти Никколо Паганини — у того, как мы помним, бывало, на концертах рвались струны? Неужели ему приходилось исполнять сложнейшие пьесы на расстроенном инструменте? Вполне вероятно. Но почему же сам скрипач в объявлении сообщает о факте расстройства заранее? На это недавно обратили внимание исследователи творчества Хандошкина. Нам кажется, что на одном из важных и представительных концертов с Иваном Евстафьевичем мог произойти такой случай — спустились струны, может быть, не все, а одна-две. Искушенная публика, конечно же, могла заметить нарушение строя. Но мастерство виртуоза предотвратило срыв, что, естественно, многократно возвысило гений исполнителя в глазах его почитателей. В дальнейшем, наверное, Хандошкин уже специально настраивает скрипку по-своему, повторяет трудные пассажи, используя «разлад» для демонстрации своего мастерства. Обычный настрой четырех струн скрипки — квинтовый. Начиная с нижней струны настрой идет так: соль малой октавы, и вверх — ре, ля первой и ми второй октавы. Хандош-кин мог нарочно нарушить этот строй и перевести его, скажем, в квартовый или по терциям, наконец, перестроить одну-две струны, а остальные оставить по-прежнему. Что происходило в результате? Особенного ничего. Но чуть-чуть менялся тембр скрипки, появлялись новые аккордовые сочетания, созвучия, которые, воспроизведенные быстрыми пальцами мастера, рождали необыкновенные мелодии. Это то самое «чуть-чуть», которое отделяет просто одаренную вещь от гениальной. Настрой своей скрипки музыкант держал, по-видимому, в секрете. Как жаль, что мы никогда не сможем услышать «расстроенную скрипицу» Хандошкина…
Он исполнял на ней сложнейшие сочинения, и свои, и чужие. Особо известны были его вариации на тему знаменитой «Камаринской» (ведь предвосхитил же Хандошкин замысел Михаила Ивановича Глинки!), а также разнообразные вариации на русские народные темы, которые неоднократно издавались отдельными альбомами еще при его жизни.
Вот перед нами один из этих сборников. На пожелтевшей обложке, окруженная замысловатой гравированной рамкой, стоит надпись: «Шесть старинных русских песен, с приложенными к оным вариациями, для одной скрипки алто-виолы, сочиненныя в пользу любящих играть сего вкуса музыку придворным камер-музыкантом Иваном Хандошкиным, изданные… в Санкт-Петербурге, 1786 года». Среди сонма разнообразных нотных изданий, которыми, как мы знаем, уже тогда в российской столице были заполонены все книжные лавки, этот сборник занимал особое место. И не только потому, что автор его по-настоящему виртуозно обработал известные мелодии, показал, как можно народные песни исполнить на скрипке с использованием на и труднейших технических приемов — сдвоенных нот, неожиданных звуковых скачков от громких аккордов до едва уловимых флажолетов, напоминающих балалайку колких «пиццикато», имитацией напева свирели, — а еще и потому, что благодаря ему русская инструментальная музыка наконец вырвалась из тесных объятий узких домашних концертов, из круга элитарного музицирования, стала достоянием широких масс исполнителей и слушателей.
«Первый сочинитель и игрок русских песен» — так он себя сам титуловал — Хандошкин был известен не только в возникающих тогда в Петербурге музыкальных клубах, явившихся новым ярким явлением в культурной жизни страны, но и среди простых людей, о чем свидетельствуют всяческие истории анекдотического характера, которые были в то время в широком обиходе. Например, одна из них повествовала о том, как Иван Евстафьевич отправился на базар покупать новую скрипку. Купец стал торговать ее за 70 рублей — сумму по тем временам немалую. Но, узнав, что перед ним сам Хандошкин, благосклонно заявил: «Поиграй мне немного, я тебе скрипку даром отдам…»
Устроители домашних концертов наперебой стремились заполучить к себе Ивана Хандошкина. Он стал предметом моды. Вечер с его участием считался изыском. Один из таких вечеров, судя по дошедшим до нас сведениям, состоялся почти двести лет назад в доме генеральши Н. А. Бороздиновой. Приглашены были две «звезды». Князь Иван Михайлович Долгорукий исполнял партию Альмавиво из «Севильского цирюльника». Тот самый Иван Михайлович, который так успешно пел в павловских операх Дмитрия Бортнянского, будущий известный писатель, автор знаменитых воспоминаний, рассказывающих о музыкальной жизни «малого» двора и многих крупных усадеб. В обязанности его тезки — Ивана Евстафьевича — входил, кроме собственных номеров, скрипичный аккомпанемент солисту…
Известно, что не менее виртуозно Хандошкин играл на балалайке (концерт, написанный им для этого инструмента, не найден до сих пор), на виоле, на гитаре. Как композитор, он был не менее выдающимся человеком. Писал музыку не только для вышеупомянутых инструментов, но и для фортепиано, а кроме того — оркестровые произведения и, как упоминают современники, целые балеты. Какова судьба этих сочинений? Где находятся ноты? Этого мы не знаем. Как не знаем ни одного его достоверного портретного изображения…
Слава Хандошкина еще продолжала греметь, но карьера его закатилась неожиданно» как неожиданно обрывается талантливая пьеса, оставляя в памяти вспышки удивительных мелодий и счастливых мгновений. И он тоже, как когда-то Максим Березовский, поддался на уговоры Потемкина, отправившись в новую малороссийскую столицу — Екатеринослав — поднимать престиж проектируемой музыкальной академии. Когда прояснилась неудача этой затеи, скрипачу пришлось возвращаться в Петербург. Перерыв в несколько лет, разрыв контрактов пошатнули его дела, да и возраст уже давал о себе знать. Проживая некоторое время в Москве, напротив Страстного монастыря, то есть на месте современной площади Пушкина, где-то в районе знаменитого Сытинского дома, «почетный член» клубов был вынужден объявлять через газету: «У придворного камер-музыканта Ивана Евстафьевича Хандошкина продаются за сходную цену скрипки…»
Стареющий музыкант неоднократно обращался к императору с просьбой о выплате ему пенсии. Годы тянулись долго, выплата денег задерживалась. Наконец Иван Евстафьевич получил депешу о том, что 18 марта 1804 года он может явиться по инстанции за получением объявленного пенсиона. Не знал великий маэстро, что идет на встречу со своей смертью. Он скончался внезапно, в чиновничьем кабинете, куда был вызван, так и не успев получить свою заслуженную пенсию…
«Паралич сердца» случился с ним в возрасте по-тогдашнему очень и очень солидном — 57 лет. Ведь большинству выдающихся его соратников и собратьев по Музе срок был выделен почти в половину этого. А виртуоз он был действительно великолепный, этот основатель русской скрипичной школы. Сколько еще десятилетий в России не будет столь громкого имени и столь популярного мастера игры на сем инструменте. Недаром поэт Д. И. Хвостов со сюйственной ему неуклюжестью, но все же проникновенно и с любовью написал в своей эпитафии: