Купер с младых ногтей стучал по кастрюлям и табуреткам. Получалось это вполне сносно; одновременно с техникумом он закончил джазовую студию по классу барабанов. Джаз играть ему не хотелось, поэтому он с легкостью принял предложение Ника, который услышал игру громкого, но ритмичного барабанщика на дискотеке где-то в Лианозово.
Последним к ним прибился басист Васин. С первой минуты его называли только по фамилии, в результате чего многие из окружения коллектива даже и не знали, что его зовут Сергей. Он был особенно ценен тем, что обладал отличным природным чувством стиля и формы. Это качество очень помогало Нику в работе над его песнями: Васин частенько мягко, но настойчиво заставлял автора раз за разом переписывать неудачные куски.
Ник долго ломал голову над названием коллектива, перебрал всю энциклопедию в поисках хоть какой-то внятной идеи, но так ничего и не придумал. Тогда он решил, что не будет больше париться по этому поводу: эта группа будет называться просто «НИК», как и он сам. Как ни странно, многие впоследствии искали в этом некую символику и тайный смысл. Какой-то музыкальный журналист даже решил, что это аббревиатура известной его песни «Небо и Камень». Ник, услышав эту версию, долго ржал и удивлялся поворотам человеческой фантазии.
Он давно уже не исполнял чужих песен, свой репертуар был сформирован, регулярно пополнялся новыми композициями. Песни Ника потихоньку стали звучать на волнах «Нашего радио», началась более-менее активная концертная деятельность. В целом можно было сказать, что карьера рок-музыканта вполне себе состоялась: Ник был известен настолько, что пару-тройку его мелодичных песен мог напеть любой второкурсник любого вуза. Конечно, с популярностью исполнителей шансона или поп-музыки ему было не сравниться, но Ник пробивался, как и практически все рок-музыканты, в одиночку, без финансовой подпитки или поддержки мощных сообществ наподобие гей-тусовки.
Глядя на записи живых концертов западных артистов, легко собирающих стадионы, он всегда чувствовал противные укольчики, оставлявшие саднящие ранки недовольства собой и своим делом. «Блин, ну почему они слушают этот стремный Radiohead? – думал он. – Нудятина, тягомотина, не поет, а воет всю дорогу! Концерт – одна тоскливая песня на три часа, а народу приходят полчища!» Однако назавтра он снова брал гитару, ложился на свой продавленный кожаный диванчик и, меланхолично перебирая струны, сочинял очередные, поначалу нескладные строчки. Постепенно в сочетании с гитарными аккордами текст и мелодия обретали характер, становились более ясными, уверенными и иногда даже нравились самому автору. Тем не менее ему хотелось большего. В своих мечтах он видел себя как минимум равным Полу Маккартни или Мику Джаггеру.
Его любимая гитара «Орфей» уже давно никуда не годилась. Музыкальная индустрия сделала огромный скачок вперед, и неказистая болгарская поделка не могла и близко стоять с настоящими профессиональными инструментами. Однако Ник долго, до середины девяностых, не мог расстаться с «Орфеем» как с чем-то особенно близким и родным, умом, конечно, понимая, что на этом инструменте далеко не уедешь.
Музыканты потешались над ним, как могли, даже невозмутимый и флегматичный Васин однажды в ответ на просьбу дать прикурить и поделиться зажигалкой предложил вместо своей рок-н-ролльной Zippo кремень и огниво. Он специально выцыганил эти старинные предметы у сторожа какого-то краеведческого музея и ждал удобного момента, чтобы хоть как-то попытаться отвадить Ника от его полудохлого раритета.
Это и стало последней каплей. В тот же день Ник отправил «Орфея» на заслуженный отдых в старенький кофр и закинул его в крохотную подсобку на репетиционной базе. Вскоре группа переселилась в другое место, а во время переезда старая гитара куда-то подевалась. Ник как-то вспомнил о ней, но никто из музыкантов не знал, куда делся инструмент. Так «Орфей» надолго пропал из его жизни.
Глава 3
Геракл, что случилось? Почему ты штопаешь какие-то шмотки? Что? Боги продали тебя в рабство царице Омфале за то, что ты убил какого-то Ифита? Ну ты и попал…