- Черт возьми, тогда что это было такое? Еще одна из твоих штучек? Откуда муравьи? Почему с крыльями? Почему такое нашествие? Именно на тебя? Они нападали?
- У муравьев сейчас самый срок брачного полета.
Она стащила через голову мокрое платье, белье.
- Не ходи за мной. На! - кинула из-за двери большое полотенце.
Угу, не ходи. В баню я пришел. Помоюсь - и налево кругом. Из там бур а-прихожей две двери с матовым стеклами вели в то, что у меня называлось спальней и кабинетом. Тень за одной дверью гибко вздымала руки, вдеваясь в новое платье. Я потянулся ко второй двери.
А тут, как и у меня, просто спальня. Женская, разумеется. Трюмо, пузырьки-флакончики-коро бочки, прозрачно-розовый лифчик в уголке тахты на покрывале, старая большая кукла, тряпичная, со смытым лицом и без прически, лысая. Больше ничего не успел увидеть.
- Переодеваться будешь? - Ксюха одной рукой выволокла мои восемьдесят любопытных килограммов в тамбурок и захлопнула перед носом стеклянную дверь. - Могу дать сухие джинсы и майку.
- До дому - не дальний свет, - пробурчал я смущенно. - Извини.
- Тебе показывали твое досье? - спросила она, когда мы вышли и она тщательно заперла домик. - Под каким девизом ты у них проходишь?
Вокруг еще вились отдельные черные точки, но их было несравнимо меньше. И они улетали. Я думал. Вряд ли Ксюха спрашивает о тех моих, давних временах.
- Да нет, ничего такого.
- Я - "Муравьиный Лев". Понятно, почему?
- Скорее уж - матка, как в улье. Если они на тебя летят.
- Думаешь, там в такие тонкости вдаются? Слышали похожий звон, с них довольно.
- Ты не хочешь объясниться? В конце концов...
- Нет, не хочу. Прости, Игорек. А без бороды тебе больше идет. Красивый, оказывается. Как нога? - И, не дожидаясь ответа, она быстро повернулась, пошла прочь.
На обед, до которого валялся на диване-оттоманке в кабинете и от нечего делать гонял взад-вперед Тома и Джерри, Ксюха не явилась. Юноша Бледный тоже. Про него было известно, что он у себя, лежит, ему по-прежнему нехорошо, и Наташа Наша - кто б подумал! - снесла ему горячее в закрытых тарелках. На меня не смотрели и не заговаривали. Только что проторчав битых полчаса на Ксюхином крыльце в беседе с немой дверью, я сидел теперь и злился. Кто-то, небось та же Н.Н., отжалел к моему кораблику тарелочку рыжих сухарей и пиалу с бульоном.
Последним выходил Правдивый. Он тщательно сдвинул двери, прослушал щелчок замка. Проверил, нет ли в занавесях предательских просветов с той стороны. Строго поглядел на сомкнутую дверную щель сверху донизу, будто ему хотелось и ее чем-нибудь заклеить.
- Сань...
- Уйди от меня. Уйди от греха, писатель, не вяжись.
- Ну что, виноват я, что он в обморок хлопается, как красна девица? Чего я такого сделал?
Я вдруг оказался притиснут к стеклянной стене, так что она загудела. Мой затылок ударил в нее.
- Не знаю, чего ты там исделал, пис-сатель, - дохнул мне в лицо Правдивый, с особенной какой-то ненавистью выцедив последнее слово, - но больше ты так не делай, понял? Мы тут до тебя мирно жили. И после тебя так будем, понял? У нас тут никакие муравьи до тебя не летали. Нам такого добра даром не надо, понял? Хоть ты писатель, хоть кто. Какое чего у вас с Ксюхой, мне дела нет. Я к ней всего раз-другой подкатывал, потом плюнул: заедается больно. Не по мне за каждую палку ее умные слова слушать. Но если я тя возле Ларки увижу... ты понял? - Чуть дернув к себе, он снова притиснул меня к твердому стеклу.
Я почувствовал, что мизансцена перестает мне нравиться. Ухватил широченное волосатое запястье, потянул лапу от своей груди. Затрещало оторвал вместе с клоком рубашки, но мне было плевать. Медленно и вдумчиво, ощущая, как в носу кисленько пощипывает от злости, напомнил Правдивому народную мудрость:
- Ты меня на "понял" не бери, понял? - И приготовился.
Он с удивлением смотрел на мои пальцы вокруг его запястья, на обрывок моей джинсовой "Голден Игл" у себя в руке. Дернулся раз, другой.
- Пусти. Ну? Пусти, Игореха, слышишь? Выждав, сколько нужно было, я ослабил хватку.
Он сошел со ступенек, буркнул, не глядя на меня:
- Я тебе сказал, а там думай.
У меня распускались мышцы, начинало стучать сердце. Он уже был в нескольких шагах по дорожке.
- Может, поговорим? Без кулаков, просто поговорим? Сань?
- Никто тут с тобой не будет разговаривать... потому что... спасибо скажи... писатель... ни о чем...
Дальше я не прислушивался. Он ушел. Я вытер лоб, машинально оглянулся на дверь. Смотри-ка, даже не треснула. Потрогал затылок.
Что ж он про Ксюху-то. Сволочь. Или опять врет? Сволочь правдивая. Ксюшенька тоже хороша... нет, молчи, дурак. Тебя здесь не было, какое твое право? Но вот же дрянь какая. С Правдивым. "Ах, легко мне, Игоречек..." Рубашку жаль, одна-единственная джинсовочка была любимая. "Игоречек, миленький, легко". К черту. Заболела кисть. Здоровенный бугай все же какой. "Игоречек..." Дьявол, что же это меня так задевает?!
Вслед за Правдивым я спустился со ступеней, чтобы идти... куда? Конечно, к себе. Как велят, как доктор прописал. Кто же доктор в этом заведении?
Не пройдя и трех шагов, я ощутил знакомые признаки.
- Боже, нет! Нет! Не надо!..
Судорожно схватился за виски, но разве от меня что-то зависело?
...бежим и смеемся, и каждый мак-ноготок кивает нам, и каждый крохотный дикий тюльпанчик.
Надо же, и тут пошли продолжения. Как в снах. Бац! Переключение. Взгляд, как свихнувшийся бильярдный шар, заметался по квадратному полю зеленого сукна, не в силах перепрыгнуть за бортик, барьер, сотканный из белого призрачного света, поднимающегося от края зеленого выше, выше, вверх, до самого неба. Только белый свет, ничего за ним. А зеленое - это... Щелк. Крупно. Зеленое - это тот колючий, острый до грохота ковер из сосновых крон, на который я так хотел взглянуть. Крольчатник, вид сверху, вторая проекция. Квадрат, в котором я мечусь, - это периметр, стены. А за ними? Ничто? Пустота? Она звенит.
Бац! Полная тишина. Абсолютная, вселенская. Вниз, внутрь, глубже. Черноземы степной зоны, так. Глубже. Глины, пески, осадочные. Шире. Наверху - разнотравные, дерновинно-злаковые степи. Откуда всплывают слова и названия? Никогда не интересовался. Ниже. Уголь и сланец с отпечатками аммонитов (от греческого Аттоп, один из древнеегипетского пантеона, с витыми бараньими рогами), белемнитов (belemnon), они же "чертовы пальцы". Ниже, сквозь триас (trias), юру (по названию горы в Швейцарии) в мел, в пермскую систему, в герцинскую складчатость, в настоящие угольные пласты, многометровые отложения окаменевших лепидодендронов и сигилярий, за триста миллионов лет до нашей крошечной искорки, с которой мы столь смешно носимся и гордимся... Но правда, откуда все это во мне? Может, когда-то краем уха слышал, краем глаза читал, вот и отложилось, как отпечаток древней веточки на предназначенном для сожжения камне?